Энн Райс - История Похитителя Тел

Красота!

Как глупо с моей стороны было не спланировать этот эксперимент получше. Я так увлекся великими духовными идеями, что не сделал для себя вообще никаких благоразумных приготовлений! Нужно было снять апартаменты в «Уилларде» и оставить деньги в сейфе отеля! Нужно было нанять машину.

Машина. Что с машиной?

Я подошел к шкафу в холле, достал пальто, заметил дыру в подкладке – возможно, по этой причине он его и не продал, – надел его, пришел в отчаяние, так как в кармане не было перчаток, и вышел через черный ход, предварительно плотно закрыв дверь в столовую. Я спросил Моджо, хочет ли он пойти со мной или останется здесь. Он, естественно, захотел ко мне присоединиться.

Глубина снега на тропинке была около фута. Пришлось прокладывать себе путь через него, но, дойдя до улицы, я осознал, что здесь он еще глубже.

Разумеется, никакого красного «порше». Ни налево от крыльца, ни в любом другом углу квартала. Просто для проверки я дошел до угла, потом повернулся и пошел обратно. У меня мерзли руки, мерзли ноги, а кожа лица отчаянно болела.

Хорошо, придется идти пешком, пока я хотя бы не найду телефон-автомат. Снег мело в спину, что я расценил как своего рода благословение, но, с другой стороны, я ведь не знал, куда мне идти.

Что касается Моджо, то ему явно нравилась такая погода, он неуклонно прокладывал себе путь вперед, и с его длинной серой блестящей шерсти падали сверкающие крошечные снежинки. У меня начался обычный припадок. Я смеялся, смеялся, смеялся, кружась вокруг собственной оси, но потом замолчал, потому что в буквальном смысле до смерти замерз.

Но ситуация все-таки была ужасно забавной. Вот он я, человек, – бесценное событие, о котором я мечтал с момента собственной смерти, – и я ненавижу его до мозга этих человеческих костей! Мой шумно бурлящий желудок скрутил спазм голода. За ним последовал еще один, которому лучше подойдет название «судорога».

«Паоло», нужно найти «Паоло»… Но как мне получить там пищу? Ведь есть же необходимо. Без пищи я просто идти не смогу. Если не поесть, у меня иссякнут силы.

Дойдя до угла Висконсин-авеню, я увидел у подножия холма огни и людей. Улицу очистили от снега, она определенно была открыта для транспорта. Я видел, как под фонарями туда-сюда снуют люди, но картина выглядела раздражающе мутной.

Я поспешил дальше, у меня болезненно немели ноги, причем одно не противоречит другому, как прекрасно известно тем, кто хоть раз ходил по снегу, и наконец увидел освещенные окна кафе. «Мартини». Прекрасно. Забудем о «Паоло». Сойдет и «Мартини». Перед входом остановилась машина, из нее вышла красивая молодая пара, поспешившая зайти внутрь. Я медленно подобрался к двери и увидел, как довольно хорошенькая молодая женщина за высокой деревянной стойкой берет два меню для новых посетителей, которых она провела в затемненный зал. Я мельком отметил свечи и скатерти с шахматным узором. И внезапно осознал, что противный, тошнотворный запах, который бьет мне в ноздри, – это запах горелого сыра.

Мне бы и вампиром не понравился этот запах, нет, во всех отношениях не понравился бы; но подобной тошноты бы не вызвал. Он был бы где-то вне меня. Но теперь он как бы соединился с моим голодом; он, казалось, натягивает мышцы в моем горле. Запах этот фактически оказался чуть ли не у меня во внутренностях, и меня тошнило уже не столько от запаха, сколько от давления.

Любопытно. Да, нужно запомнить все эти мелочи. Это и есть жизнь.

Хорошенькая молодая женщина уже вернулась. Она стояла в профиль ко мне и смотрела на бумагу, лежавшую на деревянном столике перед ней, а потом подняла ручку, чтобы сделать пометку. У нее были длинные волнистые темные волосы и очень бледная кожа. Я пожалел, что так плохо ее вижу. Я попробовал уловить ее запах, но безрезультатно. Пахло горелым сыром.

Я открыл дверь, игнорируя окатившую меня тяжелую вонь, и двинулся вперед, пока не очутился перед молодой женщиной; меня окутало благословенное тепло, запахи… Она оказалась мучительно юной особой с довольно мелкими чертами лица и длинными узкими глазами. Тщательно накрашенный большой рот, прекрасной формы шея. Тело двадцатого века – сплошные кости под черным платьем.

– Мадемуазель, – сказал я, намеренно сгущая свой французский акцент, – я очень хочу есть, а на улице очень холодно. Как я могу заработать тарелку еды? Я помою полы, если пожелаете, отскребу горшки и сковородки, сделаю все, что прикажут.

Она озадаченно уставилась на меня, потом выпрямилась, встряхнула длинными черными волосами, закатила глаза, снова глянула на меня и ответила:

– Убирайся.

Ее голос казался вялым и глухим. Дело, конечно, было не в голосе, а в моих смертных ушах. Я не мог воспринять звучность, доступную вампиру.

– Могу я взять кусок хлеба? – спросил я. – Один кусок хлеба. – Меня изводили запахи пищи, какими бы они ни были дурными. Я не мог вспомнить, какова пища на вкус. Я не мог вспомнить ни текстуру пищи, ни процесс питания, но надо мной брало верх нечто чисто человеческое. Я отчаянно хотел есть.

– Если ты не уберешься немедленно, я вызову полицию, – сказала она слегка дрогнувшим голосом.

Я попробовал прочесть ее мысли. Ничего. Я искоса осмотрелся в темноте. Попытался прочесть мысли остальных. Ничего. У этого тела не было такой силы. О, но этого быть не может! Я еще раз взглянул на нее. Ничего. Ни проблеска мыслей. Никакой инстинктивной догадки, что она за человек.

– Ах так, отлично, – ответил я, одарив ее самой нежной улыбкой, какую мне удалось выдавить, понятия не имея, что из этого вышло и какое она произведет впечатление, – надеюсь, вы сгорите в аду из-за отсутствия милосердия. Но Бог знает, я другого и не заслужил. – Я повернулся и собрался уходить, когда она взяла меня за рукав.

– Послушайте, – сказала она, слегка дрожа от злости и неловкости, – нельзя же вот так приходить и ожидать, что вас накормят! – К белым щекам прилила кровь. Ее запаха я не почувствовал. Но я уловил своеобразный мускусный аромат, наполовину естественный, наполовину смешанный с духами. И внезапно заметил два крошечных бугорка у нее под платьем. Вот удивительно! Я опять попытался прочесть ее мысли. Я сказал себе, что это врожденный дар, я умею им пользоваться. Но ничего не вышло.

– Я же сказал, что отработаю пищу, – ответил я, стараясь не смотреть на ее грудь. – Я сделаю все, что вы скажете. Послушайте, мне очень жаль. Я не хочу, чтобы вы сгорели в аду. Ужасные слова. Дело в том, что мне просто очень не повезло. У меня неприятности. Смотрите, вот моя собака. Как мне ее накормить?

– Эта собака? – Она посмотрела сквозь стекло на Моджо, который царственно восседал на снегу. – Вы, наверное, шутите. – Какой пронзительный голос. Никакой индивидуальности. Почти все звуки теперь так воспринимались. Металлическими и тонкими.