Г. Брюк - История, рассказанная перед концом света, или Черт с вами!

— Это очень мощная тренировка легких, — ехидно заметила я.

— Конечно, — еще более ехидно заметил черт. — Но, видите ли, бояться этого не стоит.

— Почему? — с нарочитой серьезностью спросила я.

— Ну… — он опять подавился смехом. — Люди ко всему привыкают.

— Вы говорите, привыкают?

— Да.

— А… можно поинтересоваться, как себя чувствует Гекльберри Финн? Не может же быть, чтобы он не существовал, пусть и под другим, неизвестным нам именем. Он когда-то произнес фразу именно на эту тему.

– “Не может же мне понравиться сидеть на раскаленной сковородке, — процитировала я, — если я посижу на ней подольше”.

— Видите ли, хе-хе-хе, Гекльберри Финн существовал, — признал черт. — Но все совсем не так было. Жил на Миссиссиппи скромный рабовладелец и писатель. С большим талантом. И мы, хе-хе-хе, решили исследовать со своей стороны некоторые (мы иногда это делаем) моменты. У него была прекрасная сестра, у Тома Сойера, правда? Ах, простите! Фамилия того человека была Сойер.

Я предпочла не поддерживать разговор на эту тему.

— Но, — черт подавил вздох, — с другой стороны, вы не волнуйтесь. Привыкать тоже можно долго. Вот только зубная боль проблема.

— Как — зубная боль? — удивилась я. — Отчего же?

— Откровения Иоанна, — уныло сказал черт, — вот, кстати, у кого очередь самая большая (тут он опять засмеялся, сначала потихоньку, затем все громче)… почему-то. Он даже сам обижается. В конце концов, он говорит, он только апостол. Так вот, в откровениях его сказано: “…и скрежет зубовный”. Это правда.

Я ахнула.

— А есть ли у вас зубные врачи? — осенило меня спустя несколько секунд.

— Есть-есть, — успокоил черт. — У нас все есть. Просто уже как-то, довольно давно, мы выяснили, что зубная боль — это то, к чему привыкают хуже всего.

— Ни за триста лет, ни за четыреста? — кисло поинтересовалась я.

— Да, — черт потянулся. — Поэтому она, к сожалению, осталась в реестре. А дантисты у нас есть. Немало. И хороших, и самых лучших.

— И плохих тоже?

— Это вот свинство, — ответил озабоченно черт. — Потому что люди стали в последнее время долго жить! А это означает, что с новинками зубных технологий, да и вообще с новинками мы ознакамливаемся поз-же.

— Это большой минус. Но что же делать? — огорчилась я. — Нет ли у вас возможности получать информацию?

— Да информация-то есть! — отмахнулся черт. — Просто если человек умеет лечить зубы, используя современные материалы, то он нам и нужен. Информация-то у нас есть, а что проку?

Он опять рассмеялся. Похоже, это было его обыкновенным состоянием.

— Нет-нет-нет, вы не пожалеете. Я вам этот шампунь припомню. Когда он у меня кончится, я вам за него чего-нибудь интересного потребую. Что бы вы хотели?

Ах, как мне хотелось попросить у него одной простой вещи! Такой простой, что я не решилась сказать это вслух, а сказала вот что:

— У вас есть туман?

— Да.

— Мне хотелось бы иметь иногда возможность видеть туман. Только я не знаю, утренний и или вечерний. Какой лучше?

— Туман у нас, в основном, лондонский, — заметил черт. — Мы его до сих пор получаем из того пальта, в котором Диккенс к нам поступил. Есть утренний, вечерний — это не проблема. Мы получаем его из поэтов. В основном из русских. Немного из английских. Из французских поэтов ничего толком не получишь.

— Но неужели из французских поэтов… А что из них получается?

— Все французские поэты превращаются у нас в посредственных кулинаров. Настоящие французские кулинары их всячески презирают.

— А… из итальянских?

— Из итальянских поэтов получаются прекрасные кулинары!

— А… — я запнулась. — А из кого не получается кулинаров?

— Кулинаров из кого не получается? — удивился черт. — Даже не знаю. Пожалуй, что из русских поэтов.

— Из русских поэтов, значит, получается, только лондонский туман?

— Лондонский туман мы получаем в основном из Диккенса, из евонного пальта и кальсон, как я уже говорил, — напомнил черт. — А из русских поэтов мы получаем туман утренний и вечерний. Из русских пейзажистов можно выдавить неплохие туманы.

— Петербургский, — решительно потребовала я. — Должен же быть?

— Заказа не было, — печально ответил черт.

— Так будет, — сказала я. — Но неужели не было?

— Я не знаю, — беспечно ответил он. — Вы хотели немного петербургского тумана?

— Да.

— Может быть, вы хотите еще холодное темное утро на берегу круглого пруда?

— Да.

Черт помедлил.

— А манной каши вы не хотите и поношенных крыльев?

— Нет, — сказала я, — не хочу.

— Я думаю, что это вы получите при жизни, — сказал черт со странной улыбкой.

— Тогда я даже не знаю, что и попросить. Остановиться на лондонском тумане?

— Я могу привезти вам много интересного. Кашу из работного дома…

— Да!

— Слезы…

— Слезы у меня есть свои, не волнуйтесь.

— …Слезы сестер Бронте? Или, если вам так удобнее — слезы Джен Эйр?

— Я могу отправить “Джен Эйр” немножко своих.

— Эх, — сказал изученный черт, — ну, наконец, я могу передать вам серный шампунь…

— М? Это интересно.

— Я и говорю, это будет самое правильное и самое простое. Бог с ними, со слезами. Значит, немного серы? Правда, от него волосы становятся курчавыми. Слегка.

Он погладил спутанные патлы на своем лбу.

— Ну, тут ничего не поделать.

— Знаете, что? — сказала я, чтобы переменить тему. — Хотите, я расскажу вам про наших врачей? Про поликлинику?

— Да! — обрадовался он. — Очень!

История, честно говоря, была дурацкая, но меня интересовали некоторые ее особенности, о которых мой собеседник должен был знать. Это была история о старушке, которая прилежно “умирала” вот уже много лет, устраивала при этом ад и поликлинике, и “скорой помощи” и собственным родным, и где-то между делом готовилась отпраздновать свое девяностовосьмилетие. Вы наверняка о таких слышали.

— …а потом медсестры рассказали, — увлекшись, продолжала я, — что зять этой старушки по секрету доктору на ухо сказал, что хотел бы ей помочь отойти в мир иной, куда она с такой помпой и грохотом отходит.

Черт слушал меня с интересом.

— Итак, бабка с помпой и грохотом отходит, — радостно подхватил он, — на этом свете лязгают дефибрилляторы, воют сирены машины “Скорой помощи”, сверху наяривают со страшной силой какой-нибудь концерт на фальшивящих арфах, а снизу уже раздается торопливый приветственный грохот сковородок. Ну, представляете?

“…только в самый последний момент! Вот она! Вот она! Ноги уже вылезают… неизвестно, получится ли на этот раз! А-тя-тя-тя-тя… оп-па! И еще не все! Подождите, подождите. Ну, имейте терпение. К тому же, одному из вас придется пожалеть. Интересно, кому она достанется… Она удивительная сволочь, но при этом — нищая духом. К тому же, духа у нее совсем не осталось. К тому же, ее личное дело потеряно. Нам придется принимать решение на ходу. Возможно, бросая монету. Уймитесь и подождите. Имейте терпение”.