Говард Лавкрафт - Зов Ктулху

«Пх’нглуи мгле’нафх Ктулху Р’лайх вгах’нагл фхтагн».

В одном существенном пункте Леграсс обладал перед профессором значительным преимуществом — некоторые из захваченных им молодых ублюдков согласились повторить то, что рассказывали о значении этих слов старики. По их утверждению, эту фразу можно было перевести так:

«В этом доме в Р’лайхе бодрствует в ожидании мертвый Ктулху».

А затем, уступив всеобщему упорному настоянию, Леграсс более подробно рассказал о своей встрече с болотными идолопоклонниками. То была совершенно поразительная история, и я ничуть не удивился, что она произвела на моего деда такое сильное впечатление. То, что поведал полицейский инспектор, во многом сходилось с самыми безумными видениями мифотворцев и самыми невероятными измышлениями теософов. Его слова указывали на поразительную способность всяческого невежественного сброда к космическому мышлению — способность, которую до того никому бы и в голову не пришло предположить в нем.

1 ноября 1907 года в полицию Нового Орлеана поступил отчаянный призыв о помощи, исходивший из расположенного к югу от города болотисто-озерного края. Местных скваттеров, по большей части совсем диких, но добронравных жителей, исчислявших свой род от служивших еще с Лафитом вояк, смертельно перепугало некое неведомое явление, застигнувшее их врасплох посреди глубокой ночи. По всей видимости, речь шла об очередной оргии вуду, но творилась она с ужасающим размахом, о каком раньше никто и не слыхивал: с тех пор, как в черных, населенных исчадиями ада лесах, куда не смел сунуть носа ни один честный человек, начался бесконечный грохот тамтама, в окрестных поселениях бесследно исчезли несколько женщин и детей. Из чащи леса доносились исступленные вопли, пронзительные визги и душераздирающее пение, сопровождаемое бешеной пляской дьявольских огней. Люди не могут больше все это терпеть, заключил испуганный посланец скваттеров.

На склоне дня, погрузившись в две конные повозки и автомобиль, два десятка полицейских во главе с дрожащим от страха проводником-скваттером двинулись в путь. Когда дорога стала совсем непроезжей, все спешились и несколько миль в угрюмом молчании шлепали по болоту, продираясь сквозь ужасные кипарисовые заросли, куда не проникал дневной свет. Отряду преграждали путь уродливые корни и свисающие вниз зловещие петли испанского бородатого мха; временами люди натыкались то на груду влажных камней, то на странные руины, гнетущее впечатление от которых усиливалось намеками проводника на дьявольский облик обитателей этих мест; всю эту унылую картину дополняли узловатые, гниющие стволы деревьев и замшелые болотные островки. Наконец показалось селение скваттеров, представлявшее собой жалкое скопище убогих хижин, и сейчас же со всех сторон к отряду бросились их истерически взвинченные обитатели с фонарями в руках. В одно мгновение они тесно обступили вооруженных людей. Где-то далеко за селением слышался глухой рокот тамтама, сквозь который через неправильные интервалы, соответствующие изменению направления ветра, пробивались леденящие душу крики. Сквозь хилое мелколесье, через которое в лесном мраке вились бесконечные тропы, можно было разглядеть красноватые вспышки далеких костров. Никто из оробевших скваттеров, даже рискуя снова быть брошенным на произвол судьбы, не согласился продвинуться ни на дюйм вперед по направлению к месту, где проходил нечестивый шабаш идолопоклонников, а потому Леграссу и девятнадцати его сотоварищам пришлось одним, без помощи проводника, нырнуть под черные своды страшного леса, куда никто из них прежде не ступал и ногой.

Заболоченная местность, в которую вступила полиция, издавна пользовалось дурной славой. Ходили легенды о таинственном озере, недоступном взору обычного смертного, в котором живет огромное, полипообразное белое страшилище со светящимися глазами, а из испуганного шепота скваттеров можно было понять, что в полночь из подземных глубоких пещер на поклонение ему вылетают дьяволы с крыльями летучих мышей. Так повелось, говорили они, задолго до Д'Ибервиля, до Ле Саля, до краснокожих индейцев и даже до того, как в окрестных лесах появились первые звери и птицы. Один взгляд на этот кошмар означает немедленную и мучительную смерть, но ввиду того, что чудовище не раз являлось к поселянам во сне, они слишком хорошо знали об этом и предпочитали держаться от него подальше. Правда, нынешняя вудуистская оргия происходила на границе запретной территории, но этот участок болота и сам по себе был достаточно зловещим, и Леграссу пришло в голову, что, может быть, место, на котором свершалось идолопоклонничество, вселяло в скваттеров больший ужас, нежели сопровождавшие его буйство и душераздирающие крики.

Только великий поэт или неизлечимый безумец мог бы подыскать слова для того, чтобы изобразить многоголосый гвалт, доносившийся до людей Леграсса, когда сквозь черную трясину они продирались навстречу красному зареву и глухому рокоту тамтама. Эти дикие вопли, казалось, вырывались отчасти из человеческих, отчасти из звериных глоток, и полицейские замирали от страха, когда слышали, как люди издавали звериный рык, а зверь говорил языком человека. Неистовство, присущее животному миру, и оргиастическая разнузданность человека сплетались в единый адский хор, и все эти исступленные вопли, визги и пронзительные, словно птичьи, крики поднимались над землей и уносились в дьявольские выси; человеческий слух едва мог выносить их гулкое эхо, что металось посреди этих мрачных лесов подобно буйным порывам злобы, высвободившимся из непостижимых бездн ада. По временам нестройные завывания и вопли сменялись размеренным, ритмическим речитативом, и из огромного содружества глоток, издали кажущегося хорошо вышколенным хором сумасшедших павлинов, вырывалось монотонное пение, в котором постоянно повторялась одна и та же ритуальная формула:

«Пх’нглуи мгле’ нафх ктулху р’лайх вгах’нагл фхтагн».

Кроны деревьев становились все реже, стволы их — все тоньше, и наконец люди Леграсса буквально наткнулись на место, где происходила оргия. Четверо из них от ужаса едва устояли на ногах, один упал без сознания, а двое разразились безумными воплями, которые, к счастью, потонули в общей какофонии и не были услышаны идолопоклонниками. Леграсс плеснул холодной водой в лицо потерявшему сознание полицейскому, и весь отряд, завороженный кошмарным зрелищем, застыл на месте.

Взгляду вновь прибывших открылся травянистый островок площадью около акра, безлесый и довольно сухой, несмотря на окружавшее его со всех сторон болото. Посреди него скакала, вихлялась и кружилась неописуемо уродливая человеческая орда, какую едва ли могло представить себе даже извращенное воображение Сима или Ангароллы. Сбросив одежды, этот пестрый сброд мычал, блеял и ревел по-ослиному, корчась в дикой пляске вокруг чудовищно огромного, выложенного широким кольцом костра; в самом центре огненного круга, время от времени проглядывая сквозь колеблющуюся завесу пламени, стоял массивный, около восьми футов в высоту, гранитный монолит, на вершине которого, несоизмеримая с его громадными размерами, покоилась зловещего вида резная статуэтка. С десяти эшафотов, через правильные промежутки расставленных вокруг опоясанного пламенем монолита, свисали, уронив головы, до неузнаваемости изуродованные, беспомощные тела злосчастных скваттеров, ранее исчезнувших из окрестных поселений, а внутри образуемого ими ужасного кольца бесновался безумный хоровод идолопоклонников, бесконечной лентой виясь слева направо между кольцом мертвых тел и кольцом огня.