Андрей Столяров - Некто Бонапарт

— Мне нужна Жанна, — сказал Милн.

— Жанна? Жанна в изоляторе, — быстро ответил Патриарх. — Знаете что, Милн, идите к Жанне, забирайте ее, они вас не тронут, вы им нужны. А я исчезну. Раз и навсегда, будь оно проклято! — Говоря это, он, почти не глядя, втыкал кристаллы в гнезда — ошибся, чертыхнулся и переставил. Вдруг закричал шепотом. — Вы что, не понимаете, они меня убьют!

— Мне нужна Жанна, — повторил Милн. — Или вы не уйдете отсюда.

— Жанну запустили позавчера, — обреченно сказал Патриарх. — Конечно, я обманул вас, Милн, но не я отдал приказ, меня заставили…

— Хорошо, — сказал Милн. Он убедился. — Тогда мне нужна преисподняя. Я иду с вами. Что такое преисподняя?

— Смерть! — взвизгнул Патриарх, и по визгу стало ясно, как он напуган.

— Это смерть, запуск без темпора, без конкретного адресата! Я же объяснял вам основы хроноклаузы. Выброс может произойти где угодно, еще до образования Земли, в пустом Космосе!

В дверь позвонили, и сразу же забарабанили нетерпеливые кулаки, и Калигула скомандовал:

— Откройте, Милн!

Патриарх, пристанывая, порхал длинными пальцами над клавишами пульта, будто играл на пианино. В такт нажимам загорались зеленые концентрические круги на стенах.

Милн вышел из-за плиты и положил руку на пульт.

— Мне нужна преисподняя.

— Откройте, Милн!

Патриарх поднял пистолет.

— Я успею разбить пару индикаторов, — спокойно сказал Милн. — У нас мало времени.

В дверь ударилось что-то грузное, и она затрещала.

Вышли вечером и шли всю ночь до рассвета. Табор вел Апулей. Он один умел ориентироваться по звездам в этом гнетущем пространстве, где на тысячи километров, стиснув землю кожистым покровом, распласталась толстая коричневая губка. Было очень важно не сбиться и выйти точно к Синим Буграм, куда собирались остальные колонии: левее, за Прагой, шевелил голые пальцы лишайник, жрущий любую органику, а на восток простирались бесконечные болота, которые, накапливая энергию для очередного выброса пены, булькали и кипели живой плазмой. Там было не пройти. Позади, за темной линией горизонта, как при большом пожаре, отсвечивали по небу блеклые розовые сполохи — колония Босха принимала удар на себя. Босх отдал им всех своих лошадей, и уже из этого становилось ясным, как он оценивает исход предстоящего боя. Получилось восемь повозок — неуклюжих, тяжелых, из остатков дерева и металла, не переваренных Помойкой. У той, где лежала Жанна, были автомобильные колеса без шин. Все равно трясло невыносимо. Горьковато дымились родники. Оранжевые слизни размером с корову упорным неутомимым кольцом окружали табор. Изредка тот, что поближе, сворачивал к людям — проверяя. Тогда навстречу ему выходил Вильгельм Телль и натягивал звонкий лук. Стрела, ядовито пискнув, впивалась в основание рожек-антенн, слизень вскрикивал, как ребенок, по студенистому телу пробегала мелкая голая дрожь, и сверху галдящим водопадом низвергались жадные птицы.

К рассвету начался дождь, шепотом пробирающийся из одного конца бескрайней степи в другой. Кинулись запасать воду — в глиняные горшки, в чашки и просто в ладони. С водой было плохо.

Милн держался за край повозки и видел, как Жанна ловит ртом слабую дождевую паутину.

— Я принесу тебе попить, — сказал он. Дернул за повод Пегого, у которого кузнечными мехами раздувались бока от запального бега, пошел вдоль табора. Его спрашивали без всякой надежды: — Ну как? — Он не отвечал. Оглядывался на сполохи.

Парацельс спал в последней повозке, под брезентом. Интересно, где он достал брезент? Милн растолкал его, и Парацельс, продрав слипшиеся веки, тоже спросил:

— Ну как?

Плохо, — ответил Мили, не вдаваясь в подробности. — У тебя вода есть? — Взял протянутую флягу. — Брезент я, пожалуй, тоже заберу, — добавил он.

— Сутки хотя бы продержитесь? — тоскливо спросил Парацельс.

— Вряд ли.

Милн вернулся и укрыл Жанну. Положил флягу рядом с ней, под руку.

— Есть хочешь?

Жанна покачала головой. Говорить не могла. Он все-таки, присмотрев участок помоложе, вырезал ножом губочный дерн и подал его, перевернув желтой съедобной мякотью. Жанна лизнула приторный сок.

— Вчера, — сказала она.

— Завтра, завтра, — ответил он. — Не разговаривай, тебе нельзя.

Жанна дышала со свистом. Она никак не могла выздороветь. К Помойке надо привыкнуть — иная биосфера. Милн сам болел неделю. И другие болели. Но у Жанны адаптация протекала особенно тяжело.

Патриарх, едва волокущий ноги, сказал:

— Этот мир уже погиб. Мы присутствуем на его похоронах, — вяло махнул рукой на желтую мокрую цепь повозок. — Траурный кортеж. Там… там… та-рам… там… та-рам…

— Хотите пить? — спросил его Милн, доставая флягу. — Вы должны довезти ее, вы мне обещали.

— Хочу, — сказал Патриарх. — Но не буду. И не считайте меня лучше, чем я есть, мы все — мертвецы, затянутые преисподней.

Милн опять обернулся, ему не нравились сполохи. Они явственно, цветной гармошкой растянулись вдоль горизонта. Это могло означать только одно: жидкая оборона Босха прорвана, и ударные части Хаммерштейна устремились на Север.

Его место было там.

— Наверное, Помойка создает хроноклазм — воронку, компенсируя наши перемещения во времени, — уныло сказал Патриарх.

На другом краю неба, точно отблеск еще одного проигранного сражения, занимался день. И гул его катился по степи, нарастая.

— Воздух! — закричал Апулей.

В тот же момент Милн увидел четкие звенья, идущие над рассветом, распластав крылья. Передние уже клюнули вниз.

— Ложись!

Люди выпрыгивали из повозок. Серия осколочных, раздирая уши, легла прямо на табор. Вздыбились щепастые доски. Дико заржала кобыла с перебитыми ногами. Укрыться в голой степи было некуда. Милн придавил Жанну к земле, к теплой губке, из которой исходил резкий и горький запах. Запах смерти. Он видел, как волной подбросило Апулея и тот, раскинув ноги, медленно крутанулся в воздухе. Их тут всех перестреляют! Легла серия зажигалок, разбросав вокруг тучи фосфорных брызг. Губка дымилась, но не горела. Кто-то дернул Милна за плечо. Он оглянулся. Рукав был взрезан. Наверное, осколок. Привязанный к повозке Пегий пятился и храпел. Парацельс, поднявшись во весь рост, нацепив на шест свою белую рубашку, размахивал ею:

— Сдаемся!

— Дурак! Здесь в плен не берут! — крикнул ему Милн.

Парацельса перебило наискось красной пулевой плетью. Жанна обнимала Милна за шею и целовала в губы, бессмысленно и горячо: — Мы умрем вместе? Да? Я так и хотела!.. — Заходило следующее звено. Это был конец. Он видел дырчатые решетки лопастей, нацеленные на него. Ближайший родник вдруг выплюнул зеленую струю плазмы, которая, как жаба, мгновенно языком слизнула с неба тройку самолетов. И еще дальше — заплескались зеленые кудри. Целый лес. Уцелевшие штурмовики, надсаживая моторы, паническими свечками вонзились в зенит. Наступила тугая тишина.