Елена Блонди - Хаидэ

Маур смотрел на свою протянутую руку. Она не дрожала, и мальчик приободрился, скользя глазами от локтя к кисти, вот блеснула игольчатая точка на отполированной пробке… а вот прямо перед ним, за фляжкой — поблескивают согнутые колени. Сведенные плечи и сплетенные пауки рук. И — прижатое к стволу большое лицо, будто маска, висящая на стене. Глаза закрыты. И вьется по траве разорванный ремень от запястий.

— Вода, — сказал мальчик.

Его рука дернулась, когда годоя открыл глаза. Они оказались совсем человеческими, блеснули белками вокруг темных зрачков. Но Маур велел руке остаться на месте. И она не опустилась.

Великан повел плечами, без видимых усилий разнял кисти — ремень остался лежать на траве, чернея. И, протягивая руку, осторожно вынул фляжку из каменных пальцев мальчика. Пил, гулко глотая, а в голове Маура скакали бестолковые мысли. Что же делать теперь, фляжку надо сжечь, но нет огня, да и как. Увидит годоя. Обидится. Да разве обижаются годои? Но когда же они были человеками. И не спросил ничего, эх. Надо долго жить и чтоб много всего было, добра и баранов, чтоб говорильщик согласился передать вопросы годое. А он мальчишка. И вот — годоя. А не спросил…

Великан отвел от лица руку с опустевшей фляжкой и уронил ее на траву. Ремень по-прежнему держал его голову прижатой к стволу, открытые глаза смотрели за плечо мальчика. И когда раздался глубокий мужской голос, Маур оглянулся, стараясь понять, что сейчас говорит голосом годои. Но это был голос самого пленника, и Маур опять тоскливо подумал, все вообще плохо. Годоя его видел, пил его воду, и вот — он сам, без никого, говорит с ним…

— Ты щедр, пришедший сам. Ты отдал два вопроса, мне. Я говорю тебе, спасибо. Твой третий вопрос может состоять из множества вопросов. Спрашивай всё. Годоя ответит.

Звезда птицы Гоиро медленно и незаметно для глаз опускалась к горизонту. Вскоре она коснется травы, и ночь кончится, сразу. Вспыхнет солнцем и рванет по ушам птичьими криками. А ему — такой подарок. И снова мысли в голове разбежались и совсем уже непонятно, какой вопрос ловить за хвост. Эх, отчаялся Маур, вытирая руки о ткань на бедрах, спрошу, почему я такой дурак, и уйду.

— Не торопись. Ты можешь спросить в любое время. Я не уйду, пока не кончатся твои вопросы. Если ты позволишь и мне спрашивать тебя.

— Тогда у нас будет разговор, да? — удивленно уточнил Маур. «Третий вопрос», прогудело в голове, но он отмахнулся, ожидая ответа.

— У нас уже разговор.

— И правда. Спасибо тебе и пусть годоя говорит. Скажи, тебе разве удобно тут, привязанным? Папа Карума стукнул тебя. И даже сам поесть ты не можешь. Это же плохо для человека — сидеть вот так. Или ты колдун…

— Колдун, — согласился пленник, по-прежнему глядя через плечо мальчика, — а старик, папа Карума, он спас меня, когда я умирал — без памяти, без сил, без ума и желаний. В обмен я стал его годоей.

— Старый жадюга…

— У меня все еще нет желаний. Потому я согласился.

— А сила у тебя уже есть.

— Есть, — согласился связанный и пошевелил коленом. Ремень, стягивающий щиколотки, лопнул с глухим звуком, свернулся на траве еще одной черной змеей:

— Но сила без желаний и памяти — ничто.

— Значит, ты не помнишь. Кто ты и откуда пришел?

— Нет. И не хочу вспоминать.

Маур вдруг понял, что очень устал. Садясь напротив великана, скрестил ноги, схватившись за согнутые колени. Попросил:

— Ты бы снял ремень, который у головы. А то сидишь, будто приколотили тебя.

— А ты не боишься? Я буду свободен. И освободишь меня ты.

— Ты сам только пошевелился, и вон ремни упали, — рассудительно возразил мальчик.

— Сила без желания — ничто, — напомнил годоя, — я могу разорвать ремень, но только желание даст мне свободу. Моего нет. Но есть твое.

Маур задумался. Все не просто. Так всегда с годоями. Узнавать будущее нелегко, говорильщики все время об этом толкуют. Правда часто мужчины винят их в том, что они лгут, чтоб возвысить себя и получить больше подарков. Но все равно слушаются. Ворчат, но делают, что велят говорильщики. А сейчас Мауру надо самому решить, отпустить ли годою.

И глядя на устремленный над его головой в темную пустоту взгляд, он понял — а нет пути назад. Сказав вперед осторожных правильных мыслей, он уже не станет забирать обратно свои слова, слишком стыдно теперь кричать, я передумал, ну-ка, завяжись в ремни снова. И что ему терять, чего жалеть? Он живет один, у тетки, а сестру забрали, на побережье, а там говорят, продали и увезли на большом корабле. Жалеть ли деревню?

Он фыркнул.

Они все только про овец толкуют. Даже к годое идут спрашивать, а говорят только о новых домах, кожаных ведрах да кто украл овцу. Правда и он не лучше, слушал Каруму, раззявив рот, а как случился случай спросить годою, то и слов у него только — возьми воды да развяжи ремень. Но все равно, разве имеет он право оставлять деревню без годои, а то еще хуже, вдруг опасность от этого станется…

— Лучше…

— Что? — слово оторвало мальчика от размышлений.

— Ты лучше, слова твои о воде выше слов сильных мужчин о женах и овцах, и я не трону деревню и без годои она не останется.

— А… ну, тогда…

Он распрямил спину, и тихо ужасаясь своему самовольству, сказал:

— Я отпускаю тебя, годоя ночной птицы Гоиро. Если тебе нужно мое желание, то вот оно — будь свободен.

Великан вздохнул, напрягая горло. И голова, качнувшись, оторвалась от ствола. Выпрямляя плечи, он медленно встал, так что ветки акации заскребли по бритой макушке и голым плечам, а снизу, раскрыв рот и задрав лицо, зачарованно смотрел мальчик, вцепившись руками в острые коленки.

Мужчина был очень высок, черный силуэт полностью закрыл ствол дерева. Он пошевелил плечами, закинул руки за голову и потянулся, так что по выступившим вокруг впалого живота ребрам легли точки размытого света.

— Папа Карума плохо тебя кормил, — мрачно сказал мальчик, вспоминая рог и булькающее в нем варево с противным запахом, — ты худой. А ростом больше даже чем Мирта. А Мирта знаешь, сколько ест?

— Это твой вопрос годое?

Мальчик осекся. И неуверенно ответил:

— Ты смеешься. Ты ведь смеешься, да?

— Да.

В глубоком голосе не было смеха, но Маур все равно с облегчением улыбнулся. И встал, чтоб, наконец, посмотреть в глаза внезапному собеседнику.

— Знаешь что? Тебе нужно поесть. Ты большой. Может, когда ты сидел тут, и не двигался, то и хватало тебе старой каши из горшка. Но сейчас.

— Я не хочу, — равнодушно ответил мужчина.

— Тогда я буду хотеть за тебя, — решил Маур, — пока ты не научишься снова хотеть сам. Пойдем, я знаю, где есть земляные орехи, потом я уйду к стаду, там меня уже ищут, наверное. А потом уйду в деревню. Так что вернусь только на следующую ночь. И тогда снова захочу за тебя поесть, ну и всякое там, что нужно для жизни.