Антон Вильгоцкий - ЛАВКА УЖАСОВ

Вот в это как раз и было сложнее всего поверить.

Неделю назад Сеня прогуливался по Новому Арбату, время от времени заруливая в питейные заведения. В определенный момент ему приспичило по-маленькому. Не ахти, какая проблема - ведь в каждом приличном кабаке, или даже простенькой кафешке имеется туалет. Не в Румынии ведь живем, ей-богу. Но звезды в тот день выстроились в небе так, что ко всем туалетам во всех без исключения заведениях квартала выстроились длиннющие очереди. И проще было сделать дело на свежем воздухе, чем ждать, пока облегчатся десять-пятнадцать страждущих впереди тебя.

Идти до ближайших уличных кабинок не оставалось сил. Как и подобает культурному человеку, Арсений поспешил удалиться от людных мест. В глубине прилегающих к улице дворов он отыскал укромный уголок, где и воздвиг себе нерукотворный памятник в виде мокрого пятна на бетонной стене.

- Я сразу по сторонам не посмотрел, - рассказывал Сеня. - Главное было - поссать поскорее, а где - неважно. Потом, когда облегчился и застегнулся, обратил внимание на запахи и звуки того угла.

Стоит особо сказать о том, что это был за угол. Когда-то между двумя длинными высотками имелся проезд, ведущий куда-то в сторону Красной площади. Именно близость к центру России послужила причиной того, что проезд ликвидировали, перекрыв бетонной стеной. Дабы им не смогли воспользоваться потенциальные террористы или враги режима.

Жители окрестных домов стаскивали в образовавшийся тупик всяческий хлам, наладить вывоз которого никто почему-то не удосужился (для Петербурга такое вполне естественно, но вот для Москвы странновато). Снаружи, со двора, тупичок напоминал задворки какой-нибудь стройплощадки. А в глубине, за нагромождением старой мебели, гнилых досок, кучками отработавших свое автозапчастей и целыми стендами из испорченных советских телевизоров разных поколений, - там таилось нечто совершенно уж отвратительное. Груды гниющих пакетов, набитых пищевыми и гигиеническими отбросами - их туда не сносили, а просто зашвыривали.

Именно туда, в грязный вонючий закуток и забрел Арсений, чтоб, никого не смущая своим видом, опорожнить мочевой пузырь. Одолеваемый одним лишь этим стремлением, он далеко не сразу заметил, что в его импровизированном «туалете» стоит невыносимый смрад. А когда омерзительный запах ворвался-таки в его ноздри, Сеня будто очнулся от забытья, быстро заправил в штаны свое «хозяйство» и принялся очумело озираться.

Окружавший его «пейзаж» никак нельзя было отнести к разряду приятных зрелищ.

Пакеты с гниющим мусором и так не созданы для того, чтобы радовать глаз, а эти… эти выглядели так, будто люди, оставившие их здесь, перед тем, как избавиться от объедков, а также использованных гигиенических тампонов, презервативов и туалетной бумаги, сожрали все это и выблевали. И пахло это дерьмо соответственно.

Сеня перевел взгляд на стену перед собой и отшатнулся. Она была покрыта надписями чудовищно оскорбительного содержания и столь же гнусными картинками.

Вам доводилось когда-нибудь прочитать на стене слова, которые производили бы тот же эффект, что удар кастетом в лицо? А Платонов увидел это. О том же, что изобразили на стене пожелавшие остаться неизвестными «живописцы», я, пожалуй, умолчу.

А через миг Сеня понял, что он в тупике не один. Он услышал странный звук, более всего походивший на жужжание роя насекомых. И еще - тихий протяжный стон.

Человеческий стон.

Сене и так уже было не по себе от увиденного, его мутило от жуткого запаха. А в момент, когда до его ушей донеслись означенные звуки, у Платонова затряслись коленки. Нет, трусом он не был. Просто ему послышалось в этих звуках - особенно в жужжании роя - нечто, превосходящее рамки человеческих представлений о реальности. Даже наших с ним представлений.

Все же Сеня нашел в себе силы повернуться и посмотреть.

Не буду банальным, говоря «лучше бы он этого не делал». Хотя, это первое, что приходит в голову. То, что увидел Сеня, однозначно не было предназначено для глаз детей и беременных женщин. Не думаю, впрочем, что на такое стал бы долго смотреть и человек со стальными нервами.

Стонавший лежал в углу, там, где разрисованная похабными граффити стена смыкалась с торцом высотного здания. Он был по грудь погружен в полужидкий разлагающийся мусор. Бедняга смотрел прямо на Сеню, и в глазах его читалась мольба.

Человек походил на узника концлагеря, которому посчастливилось сбежать. Или на тюремного «черта», наплевавшего на свой внешний вид. Но первая Сенина мысль была, конечно, - бомж. Так и будем в дальнейшем называть того странного персонажа.

Просто для удобства.

Словечко «посчастливилось», на самом деле, вряд ли было уместно в отношении обитателя мерзкой свалки. По нему словно танк проехал. Лицо и шею его покрывали гноящиеся язвы, а также что-то вроде темно-красных бородавок, при виде которых Сеня брезгливо поморщился - очень уж неприятны они были на вид. Наполовину оторванное левое ухо бомжа сочилось кровью. Сгустки засохшей крови пробивались и сквозь грязные спутанные волосы. Грязь и кровь. Грязь и кровь на каждом квадратном сантиметре тела.

А вокруг него носился в воздухе гудящий рой. Черные мясные мухи. И, несмотря на то, что тупичок был переполнен могущими послужить им пищей кухонными отбросами, насекомые избрали своей мишенью человека.

Сеня Платонов стал свидетелем невероятного. Он видел, как мухи садятся на живое человеческое тело и едят живую человеческую плоть. Конечно, это было не столь наглядным, как, например, атака стаи пираний, но в том, что мухи питались лежавшим в мусоре человеком, сомневаться не стоило. Не просто пили кровь из его ран, а пожирали крошечные кусочки мяса. Приглядевшись, Сеня заметил, что в некоторых ранах страдальца извиваются белесые тельца сотен опарышей.

Открывшаяся взору Платонова картина была омерзительна, и Сеня едва не дал своему обеду зеленый свет на легкую прогулку. Омерзительна, да. Но вот понять природу все нараставшего панического ужаса Платонов не мог. Он был готов развернуться и бежать без оглядки, но не делал этого, поскольку хотел узнать две вещи.

Первое - что происходит?

Второе - как такое возможно?

Не думаю, впрочем, что очередность этих вопросов играла какую-то роль.

Жертва мушиного произвола пошевелилась. Платонов стоял на месте, как вкопанный, и, не отрываясь, смотрел в жуткий угол.

Человек разлепил изуродованные губы и прохрипел:

- Помоги.

За время, что бомж произносил единственное слово, грязное окровавленное лицо поменяло свое выражение два или три раза. По крайней мере, так показалось Платонову.