Говард Лавкрафт - Кошмар в музее

В одиннадцать часов Джонс увидел Роджерса, стоявшего на тротуаре рядом с музеем на Саутворк-стрит. Они обменялись несколькими фразами, но можно было заметить, что каждый испытывает сильное напряжение. Потом договорились, что местом ночного бдения Джонса станет сводчатое помещение демонстрационного зала, причем Роджерс не стал настаивать на том, что молодому человеку обязательно следует находиться в той его части, которая была отведена под наиболее страшные и омерзительные экспонаты, предназначенные «Только для взрослых». Хозяин выключил в мастерской все лампочки и запер двери склепа на ключ, висевший на широком кольце. Не удосужившись пожать Джонсу руку, он вышел через наружную дверь, также запер ее и по истертым ступеням стал подниматься на улицу. Когда шаги стихли, Джонс осознал, что его долгое и скучное дежурство началось.

Позже, сидя в кромешной темноте громадного сводчатого подвала, Джонс проклинал свою детскую наивность, из-за которой оказался здесь. Первые полчаса он время от времени зажигал карманный фонарик, прихваченный из дома, однако потом почувствовал, что это заставляет его, в одиночестве сидящего на скамье для посетителей, еще больше нервничать. Всякий раз, когда из фонарика вырывался луч света, он обязательно выхватывал какой-нибудь зловещий, уродливый предмет: гильотину, гибрид безымянного чудовища, одутловатое бородатое лицо, искаженное хитрой ухмылкой, тело, залитое кровавыми потоками, исторгаемыми из перерезанного горла. Джонс понимал, что ничего особенного и действительно страшного во всех этих экспонатах нет, однако по истечении первого получаса предпочел все же не видеть их.

Теперь он и сам не понимал, зачем ему понадобилось высмеивать этого безумца. Было бы гораздо проще вообще оставить его в покое или обратиться к специалисту-психиатру. Возможно, все дело заключалось в тех чувствах, которые один художник питает к другому. В личности Роджерса настолько отчетливо просматривалось гениальное начало, что Джонсу хотелось использовать любой шанс, лишь бы помочь ему избавиться от медленно приближающегося помешательства.

В полночь до него донесся прорвавшийся сквозь темноту бой башенных часов, и Джонс не без удовольствия воспринял это напоминание о существовавшем там, снаружи, живом и реальном мире. Сводчатая музейная палата своей ужасающей, абсолютной уединенностью чем-то напоминала гробницу. Даже самая обычная мышь могла бы сейчас составить ему приятную компанию, однако Роджерс как-то обмолвился, что «по определенным причинам» ни мыши, ни даже насекомые никогда не приближались к зданию музея. Как ни странно, это оказалось сущей правдой. Окружавшая его гнетущая тишина действительно казалась абсолютно полной, а ему так хотелось услышать хоть какой-нибудь звук! Он пошаркал ногами по полу, и в напряженной тишине заметалось расходящееся концентрическими кругами эхо. Потом кашлянул, но тут же понял, как несерьезны все эти короткие, отрывистые, отраженные стенами и потолком звуки. Он поклялся себе, что ни в коем случае не станет разговаривать сам с собой, поскольку это означало бы начало распада психики. И все же Джонсу казалось, что время течет ненормально, удручающе медленно, и что с той минуты, когда он в последний раз зажег свой фонарик, прошла целая вечность, хотя на самом деле башенные часы лишь недавно пробили полночь.

Временами Джонс улавливал незримые, почти иллюзорные шорохи, которые не вполне соответствовали ночному гулу окружавших музей убогих улиц, и ему в голову стали приходить мысли о смутных, противоречащих реальности вещах вроде музыки и неведомой, недосягаемой жизни других измерений, давящих на наше бытие. Роджерс не раз упоминал про такие явления.

Окружающее Джонса пространство было полностью закрыто, и все же в этой общей, тотальной неподвижности атмосферы он ощущал едва заметное движение воздуха. Ему показалось, что в помещении стало необычно зябко; в воздухе чувствовался соленый привкус, к которому добавлялся слабый намек на затхлый, отвратительный запдах. В дневное время он ни разу не замечал, чтобы восковые фигуры как-то пахли, и сейчас этот слабый аромат скорее наводил на мысль о музее естественной истории. Ему показалось это странным, но Роджерс действительно неоднократно упоминал, что отнюдь не все фигуры имеют искусственную природу, и, возможно, именно это утверждение вызывало теперь в его сознании подобные обонятельные образы. «Во всяком случае, — решил он, — следует поостеречься от подобных вывертов воображения, поскольку разве не подобные им фантазии сокрушили рассудок бедняги Роджерса?»

И все же бездонное одиночество помещения оставалось пугающим. Джонс вспомнил ту дьявольскую фотографию, которую показал ему Роджерс — безумная резьба по камню, загадочный трон и это чудовище, обнаруженное якобы восседавшим на нем, — что за полет больного воображения! Подобный образ попросту не мог родиться в человеческом мозгу.

С каждым боем часов, отмерявших очередные четверть часа, близость бесчисленных восковых образов все более и более действовала Джонсу на нервы. Он настолько хорошо изучил музей, что даже теперь, в полной темноте, не мог полностью избавиться от воспоминаний о них. Напротив, темнота словно усиливала, активизировала его память, добавляя к облику этих творений особенно омерзительные обертоны. Казалось, что гильотина легонько поскрипывает, а бородатое лицо Ландрю, убийцы всех своих пятидесяти жен, искажается в зловещей, чудовищной ухмылке. Из перерезанного горла мадам Демерс исторгались ужасающие булькающие звуки, а обезглавленная и лишенная ног жертва истории о «трупе в чемодане» медленно, но неуклонно приближалась к нему на своих окровавленных культях. Джонс закрыл глаза; надеясь, что это избавит его от дьявольских образов, однако вскоре понял бесполезность этой попытки. Тогда он решил изменить тактику и стал усиленно удерживать в сознании самые жуткие образы, от созерцания которых несколько секунд назад всячески старался избавиться. Он стал это делать, потому что, оставаясь в его мозгу, они попросту выталкивали иные, еще более отвратительные и омерзительные видения. Ему было ясно: сейчас он возвращается во времена кошмаров своего детства и пытается использовать рациональное мышление взрослого человека, чтобы оградить себя от наседающих фантомов. Кроме того, он несколько раз полыхнул фонариком, и это, как ему показалось, немного помогло. Освещенные им создания оказались не столь омерзительными и чудовищными, как те, которые всплывали в его сознании.

Но были в этой тактике и свои изъяны. Даже при свете фонарика он не смог избавиться от ощущения слабого, таинственного подрагивания холщевой перегородки, закрывавшей нишу «Только для взрослых». Он знал, что за ней находится, и при мысли об этом начал дрожать.