Дион Форчун - Лунная магия

Глава 2

К числу немногих светских развлечений, которые позволял себе Руперт Малькольм, относилось прослушивание или чтение докладов в научных обществах по своей специальности либо на родственную тематику. Но поскольку он неизменно уходил после того, как завершалась чисто научная часть заседания и начиналось светское общение, то полученная таким образом передышка сводилась к минимуму. Впрочем, его грубоватые, резкие манеры и жесткое, бесстрастное лицо настолько затрудняли всякое общение с ним, что, даже оставаясь поболтать с коллегами, он бы вряд ли что-то выиграл.

Долгий день после возвращения с побережья завершился одним из таких вечеров, на котором люди науки взаимно обогащали друг друга новыми познаниями. Покинув собрание так рано, насколько позволяли приличия, он доехал на такси домой и устало поднялся по сотне с лишним ступеней на самый верхний этаж. Его нынешней квартирной хозяйкой была племянница прежней, но все оставалось по-прежнему. Время от времени она грозилась затеять в его комнатах ремонт, но отступала под его хмурым взглядом и довольствовалась тем, что урывками красила стены, когда он уезжал на побережье.

Вот в это унылое, обставленное старомодной мебелью обиталище он и вошел. Не глядя швырнув на стол шляпу и портфель, а следом за ними и пальто, он рухнул в старое кожаное кресло у камина, разворошил носком ботинка тлеющие угли и надолго уставился в огонь. Впервые после того, как он сошел с поезда, неся на плечах груз неразрешенной проблемы, у него появилось время поразмыслить.

Он с изумлением обнаружил, что освобождение от того, что до сих пор почиталось нерушимым долгом, совершенно выбило почву у него из-под ног. Все долгие годы супружества, которое никаким супружеством не было, его поддерживала вера в то, что жена нуждается в его заботе, а теперь оказывается, что эта вера не имела под собой никакого основания. Он знал, что должен вроде бы испытать облегчение, но вместо этого чувствовал себя так, словно потерявший хозяина пес. Человек, произнесший несколько не лишенных здравого смысла слов в освещенной камином комнате, не имел ни малейшего представления о том, какой эффект они произвели на того, кому были предназначены. Его не выдал голос, не дрогнуло предательски лицо; оно оставалось столь же гранитно-бесстрастным, каким было всегда. Тем не менее, одной жизни пришел конец, и теперь предстояло найти какие-то средства, чтобы начать другую. Руперт Малькольм чувствовал, что оказался без руля и ветрил отданным на волю всем ветрам. Его собственный кодекс чести по-прежнему требовал от него непоколебимой верности, но теперь-то он знал: все, что нужно от него калеке в приморском городке, — это комфорт, который обеспечивался его доходами. От него самого лишь требовалось, чтобы он оставил ее в покое. Ее собачка, ее попугайчики и преданная компаньонка заполняли всю сферу ее переживаний. Если песик или попугайчик умирал, на смену ему появлялся другой, и жизнь в этом уютном солнечном доме с видом на море текла дальше своим чередом лишь после недолгого слезного антракта. Единственный источник беспокойства — он сам — теперь устранен, и он живо представил себе, как обе женщины распевают на мотив всегдашнего вечернего гимна: «А теперь все возблагодарим нашего Господа».

Незашторенное окно раздражало его, и, пройдя через комнату, он рывком задернул пыльную зеленую саржу, да так и замер с рукой на второй шторе, заглядевшись в ночь с ее огнями фонарей и угрюмой рекой. Прямо напротив его жилища, на другом берегу на набережную выходил небольшой тупичок, и у самого его устья он увидел то, чего никогда не замечал прежде — освещенный фасад небольшой церкви. Он видел круглую розетку ее западного окна, но украшали ли его витражи какой-нибудь затейливой религии, или простое стекло религии незамысловатой, — с такого расстояния было не различить. Так он и смотрел на нее с зажатой в ладони шторой, размышляя о том, какая религия могла вести богослужение в столь поздний час. Пожалуй, католики, — предположил он. Протестанты исполняли свой религиозный долг в течение восьмичасового рабочего дня. Глядя на освещенный фасад, за стенами которого верующие, должно быть, поклонялись своему Творцу, он изумлялся тому, как может человек что-либо находить для себя в религии. По его разумению, люди должны все же что-то получать от нее, иначе у религии не было бы стольких приверженцев, но что это могло быть такое — он не постигал. Затем у него на глазах огни перед дальним фасадом погасли, и, восприняв это как намек, он сам лег в постель. Там он снова блуждал какое-то время по серебристо-серой стране между сном и явью, но спутницы у него не было.

Тот факт, что теперь по выходным дням он оказался предоставленным самому себе, дал Малькольму неясное ощущение свободы и облегчения. Скучая по долгим прогулкам в прибрежных холмах, он подумывал о том, чтобы ездить на выходные за город, но до этого так и не дошло. Он не знал, куда себя девать, чем заняться и даже с чего начать, а потому снова замкнулся в еще более узких рамках, чем прежде. Он предпринял неудачную попытку обогатить разум чтением современного романа, но вскоре решил не забивать себе голову всякой чепухой. Он отправился в Национальную Галерею, однако поймал себя на том, что изучает эндокринные железы обнаженных фигур. В конечном счете он пришел к выводу, что будет жить, как и жил, принимая жизнь такой, как она есть, и думая об этом как можно меньше. Ему по-прежнему снились пейзажи, хотя медицинский колледж был закрыт на каникулы, и работы у него заметно поубавилось. Это вызывало в нем некоторую тревогу, ибо если такое снится ему сейчас, то что же будет, когда начнется новый семестр?

Ему неожиданно пришло в голову, что дополнительная нагрузка в виде преподавательской работы могла бы вернуть в его сны окутанную плащом фигуру, и он со странным нетерпением стал дожидаться начала нового семестра. Считая дни, он начал понимать, как сильно захватил его воображение образ женщины, лица которой он никогда не видел. Это даже послужило ему некоторым утешением за то, что свой убогий жемчуг он бросил к ногам той, которой он явно был ни к чему.

Он обнаружил, что самым верным способом уснуть было отправиться в воображаемую прогулку по набережной вслед за идущей далеко впереди женщиной в плаще. Он никогда не пытался ее догнать и увидеть ее лицо — он даже страшился этого, предвидя неминуемое разочарование. Но он чувствовал, что в этой призрачной, закутанной в плащ фигуре обрел своеобразного духа-проводника во всех житейских водоворотах, ибо, несмотря на могучий разум, оставался довольно простодушным человеком.