Николай Берг - Ночная смена. Остров живых

— Вы что, первый раз на свет родились? — яростно спрашивает Ильяс.

— А что ты хочешь? — осторожно осведомляется конопатый санинструктор, предусмотрительно стоящий сбоку от темной глыбы МТЛБ.

— Фонарь давай! — поворачивается ко мне Ильяс.

Отмахивается от попытки удержать его за плечо и выставляет фонарь, так, чтоб ослепить сидящего в глубине машины.

Затвор начинает лязгать несколько раз подряд.

Тогда наш командир, не скрываясь, вылезает в проем двери и светит перед собой.

— Пятая тройка — вытаскивайте!

Заглядываю через его плечо. В луче фонаря — скорчившись в комочек и выставив перед собой автомат, сидит совсем мальчишка и дергает затвор автомата. Понятно, что слушал Андрей — магазин давно пуст, патроны при дерганьи затвора не вылетают, не стукают по полу, не катятся… А вот физиономия пацана мне не нравится никак. Не в себе он.

Мимо лезут ребята из тройки. Внутри после короткого бухтенья и звука пары пощечин начинается драка, и резкий визг бьет по ушам.

— Этот суконыш вылезать не хочет!

— Эй! Не бей его!

— Дык он кусается!

Сроду бы не подумал, что выковыривать из довольно просторного салона тягача худенького мальчишку окажется таким трудным делом. Ребятам с колоссальным трудом удается дотащить — или дотолкать, докатить свихнувшегося к дверцам. Там он упирается, не переставая пронзительно верещать, да так прочно, что выдернуть его удается только совместными усилиями двух троек и Ильяса.

Причем он не дерется. Ему нужно только одно — спрятаться обратно в салон, он просто выворачивается из хватающих его рук и бьется как здоровенная рыбина, тупо, бессмысленно, но неожиданно мощно для своих размеров. И этот режущий уши визг! Как у него глотка выдерживает?

Нам с трудом удается примотать его к носилкам, потом я колю ему весьма зверский коктейль, а Ильяс напяливает повязку на широко распахнутые запредельным ужасом глаза.

Не знаю, что сработало — но паренек затихает и только тихонько поскуливает.

— Свихнулся? — отдуваясь, спрашивает Ильяс.

— Скорее бы сказал, что это острый реактивный психоз — отвечаю на не требовавший ответа вопрос.

— Неужели нельзя это сказать более русским языком? — не нравится Ильясу, когда кто-то шибко умничает.

— Да, свихнулся.

— Вылечить можно?

— Надеюсь.

Переводим дух. Носилки с пареньком ставим обратно в МТЛБ. Нафига спрашивается корячились? Сидел бы себе, лязгал затвором.

Вовка уже осмотрел новый агрегат. Все исправно — и ему придется теперь шоферить на гусеницах — с БТР берется справиться старший сапер, а вот гусеничное он водить не умеет — какие-то свои хитрости в управлении этой техникой.

Действуя по такому же принципу, добираемся до следующих броняшек — но в них не оказывается никого живых. Вот шустрик оттуда — из чрева старенького БТР-80 с полустертыми цифрами на блекло — зеленом борту — выпрыгивает — и получается очень ловко у него.

Мы как-то не успеваем рыпнуться. Но меланхолически стоящий на крыше нашего бронетранспортера Андрей молниеносно валит одним выстрелом измаранного кровищей зомби, бывшего при жизни средних лет мужиком.

— Зевс-громовержец — выразительно заявляет откуда-то справа водолаз Филя.

— Да уж, не Венера — показывает слабое знание греческой мифологии Андрей.

Мы уже добрались туда, где на торжествующих победу наших товарищей, высыпалось несколько десятков специально откормленных зомбаков, причем не только шустриков — среди густо валяющихся тел ребята быстро находят штук пять недоморфов, которые уже внешне отличаются от просто пошустревших от сожранного мяса — лица у таких словно потекли. Черты размазались, превращаясь в морды и особенно заметно — изменились челюсти. Страшноватое зрелище представляют такие физиономии. У того, что валяется совсем рядом от моего сапога полуоткрыт рот… Да нет, уже не рот, уже пасть — и набор изменившихся зубов заставляет отставить ногу подальше, хотя вроде бы точно упокоен этот недоморф.

И все вокруг в шелестящих под ногами с легким металлическим звуком гильзах, стены цехов — в густой сыпи пулевых сколов, на броне понуро стоящей брошенной техники- тоже полно белесых пятнышек…

И мертвецы — слоем. Темным слоем на мутно белеющем небольшими кусками насте. Живых тут нет никого. Мы все же заглядываем в цех — и у самого входа я натыкаюсь на женщину со свернутой шеей. На вид она умерла пару дней назад. В голову приходят слова спасенного нами утром инженера — как живые ломали своим умершим шеи, чтобы не дать им укусить себя… За оборудованием ничерта не видно, пол завален всяким хламом — и трупами тоже. Но все они уже окоченели, а мы решили на коротком совещании, что склоняться над каждым и проверять так, как это было принято раньше — не стоит. Потому проверка заключается в коротком тычке ботинком. И пока все тела — словно пинаешь деревяху.

Хотя и знаю, что меня прикрывают окружающая темнота давит на нервы. Подсознательно все время жду, что кто-нибудь мерзкий из этой темноты на нас прыгнет.

Пальба начинается неожиданно — в дальнем углу. Лупят вразнобой два пистолета.

Подбегаю туда вместе с пожилым сапером из приданных и парой водолазов из усиления.

Мертвец — грузная женщина — зацепился рваным пальто за какую-то деталь станка, двигается вяло, топчась на одном месте, и потому двое санинструкторов под прикрытием ребят из четвертой тройки стреляют в спокойной обстановке. И мажут. Причем оба. Раз за разом.

Убогое зрелище.

Только теперь понимаю, насколько ж эти неплохие ребята беззащитны и беспомощны.

Наконец выстрелом десятым (с пяти-то метров) одному из стреляющих удается попасть в голову зомби. Та шумно валится навзничь.

Выбираемся из цеха удрученные. Получаем головомойку от Ильяса. Санинструктора получают двойную порцию — еще и за перерасход боеприпасов. А потом сразу — еще и третью — за то, что при проверке, с которой у командира не заржавело, у одного в пистолете магазин с парой патронов — а у другого с пятью.

— Эй, ребята, а я полковника нашел! — окликает нас паренек из третей тройки.

Офицер лежит с намертво зажатым в кулаке пустым ПМ[3]. Узнать его можно только по росту, мощной фигуре и погонам. Под подбородком отчетливо видна штанц-марка от ствола пистолета. Застрелился. Потому и обгрызли его так сильно. Только вот под челюстью зубами не дотянулись.

Свечу своим фонариком вокруг — но пропавшего симпатичного и толкового санинструктора, бывшего тенью у своего командира не вижу. Тут вперемешку и мертвые люди, штатские и военные, и дохлые собаки. Залитые кровищей, изрешеченные пулями. Упокоенные. Тяжелый запах крови, грязи и смрад дерьма и мочи из разверстого цеха.