Джон Конноли - Книга потерянных вещей

В темноте Дэвид слышал женский голос и подумал, что он похож на голос мамы. К нему приблизилась фигура, но не женская. Это был мужчина, скрюченный человек с вытянутой физиономией, проявившийся наконец из теней своего мира.

И он улыбался.

III

О НОВОМ ДОМЕ, НОВОМ РЕБЕНКЕ И НОВОМ КОРОЛЕ

Вот как развивались события.

Роза забеременела. Отец рассказал об этом Дэвиду, когда они ели чипсы на Темзе, а мимо спешили корабли, и в воздухе пахло нефтью и водорослями. Был ноябрь 1939 года. На улицах стало больше полицейских и появилось множество людей в военной форме. Витрины были заложены мешками с песком, и повсюду злобными пружинами извивались длинные спирали колючей проволоки. Сады усеяли горбатые бомбоубежища Андерсона,[1] а в парках вырыли траншеи. Казалось, все доступные поверхности были заклеены плакатами: напоминаниями о светомаскировке, воззваниями короля, всевозможными директивами военного времени.

Большинство детей, знакомых Дэвиду, должны были покинуть Лондон и собирались на вокзалах с привязанными к курткам коричневыми багажными ярлычками, чтобы отправиться на фермы и в незнакомые городки. Их отсутствие опустошило город и усилило нервное ожидание, которое определяло существование тех, кто остался. Вскоре начались налеты бомбардировщиков, и чтобы затруднить им задачу, Лондон по ночам погружался в темноту. Светомаскировка была настолько плотной, что на спутнике Земли можно было различить лунные кратеры. Небеса усеяли звезды.

По дороге к реке они видели, как в Гайд-парке надувают все новые заградительные аэростаты. Полностью надув аэростат, его на стальном тросе выпускали в небо. Тросы мешали немецким бомбардировщикам низко летать, так что им приходилось сбрасывать боевой запас с большей высоты. От этого бомбардировщики теряли точность при поражении целей.

Аэростаты были похожи на громадные бомбы. Отец Дэвида сказал, что в этом есть своя ирония, и Дэвид спросил, что это значит. Отец ответил, что просто смешно, когда то, что должно защищать город от бомб и бомбардировщиков, выглядит как сами бомбы. Дэвид кивнул. Он согласился, что это странно. Он думал о людях в немецких бомбардировщиках, о летчиках, которые старались избежать противовоздушного огня снизу и склонялись над прицелом для бомбометания, взирая на проплывающий под ними город. Думает ли такой летчик о людях в домах и на фабриках, прежде чем сбрасывает бомбы? Должно быть, с высоты Лондон смотрится как макет с игрушечными домиками и миниатюрными деревьями на крошечных улицах. Наверное, только так и можно швырять бомбы: притворяться, будто все ненастоящее, и когда внизу раздаются взрывы, никто не горит и не умирает.

Дэвид пытался представить себя в бомбардировщике — британском, «веллингтоне» или «уитли», — летящим над немецким городом с бомбами на изготовку. Смог бы он сбросить свой смертоносный груз? В конце концов, идет война. Немцы плохие. Каждый это знает. Они первые начали. Это как в драке на детской площадке: кто первый начал, тот и виноват, и потом уж не жалуйся. Дэвид решил, что бомбы он бы сбросил, но не стал бы думать о том, что внизу есть люди. Там могли быть просто фабрики и верфи, силуэты во мгле, а все люди лежали в безопасности в своих кроватях, пока бомбы разносили на части их рабочие места.

Тут ему пришла в голову мысль.

— Папа! Если немцы из-за аэростатов не могут как следует прицелиться, значит, их бомбы могут угодить куда угодно? То есть они не смогут прицелиться в фабрики и будут бомбить наугад, в надежде на лучшее. Не станут же они из-за аэростатов возвращаться домой, чтобы снова прилететь завтра.

Отец немного помедлил с ответом.

— Вряд ли их это волнует, — наконец сказал он. — Они хотят, чтобы народ пал духом и потерял надежду. Если они заодно разбомбят авиационные заводы или верфи, для них будет лучше. Так ведет себя хулиган: отвлекает тебя, прежде чем нанести смертельный удар. — Отец вздохнул. — Нам нужно кое о чем поговорить, Дэвид. Это важно.

Они как раз возвращались после очередного сеанса у доктора Моберли, который снова спрашивал, скучает ли Дэвид без мамы. Конечно скучает. Что за дурацкий вопрос. Он скучает без нее, и ему грустно. Чтобы понять это, не нужен доктор. Обычно Дэвид с трудом понимал, о чем говорит доктор, — отчасти потому, что Моберли использовал непонятные слова, но в основном из-за того, что его теперь почти полностью заглушал гомон книг на полках.

Голоса книг становились для Дэвида все отчетливее. Он понимал, что доктор Моберли их слышать не может, иначе он бы свихнулся в своем кабинете. Иногда, когда доктор Моберли задавал вопрос, книги одобряли его и в унисон говорили «гммммм», как будто мужской хор тянул единственную ноту. А если им что-то не нравилось, они бормотали в его адрес ругательства:

— Шарлатан!

— Вздор!

— Парень совсем спятил.

Одна книга под названием «Юнг», вытесненным на обложке золотыми буквами, так разгневалась, что свалилась с полки и лежала на полу, кипя от злости. Когда она упала, доктор Моберли выглядел несколько удивленным. Дэвид хотел было рассказать ему, о чем говорит книга, но потом решил, что вряд ли это хорошая идея: сообщить доктору, что он слышит книжные разговоры. Дэвид знал о людях, которых «отправляли в психушку», потому что у них «с головой не в порядке». Он не хотел, чтобы его отправили в психушку. И он не всегда слышал голоса книг. Это случалось, только если он расстраивался или сердился. Дэвид старался сохранять спокойствие и сколько возможно думать о хорошем, но иногда это было трудно, особенно рядом с доктором Моберли или Розой.

Теперь он сидел у реки, и весь его мир снова готов был перевернуться.

— Скоро у тебя будет маленький братик или сестричка, — сказал отец Дэвида. — Роза ждет ребенка.

Дэвид перестал есть. Чипсы вдруг сделались невкусными. Он ощутил возрастающее давление в голове и на минуту решил, что вот-вот упадет со скамейки в очередном припадке, но кое-как заставил себя усидеть на месте.

— Ты собираешься жениться на Розе? — спросил он.

— Я надеюсь на это, — сказал отец.

Дэвид слышал, как на прошлой неделе отец и Роза обсуждали этот вопрос, думая, что он уже в постели. А Дэвид вместо этого сидел на ступеньке лестницы и подслушивал их разговор. Иногда он так поступал, хотя всегда отправлялся в постель, когда разговор прекращался и до него доносился звук поцелуя или низкий, гортанный смех Розы. В последний раз он услышал, как Роза говорит отцу о «людях» и о том, что эти «люди» говорят. Ей не нравились их разговоры. Разговор как раз зашел о женитьбе, но Дэвид больше ничего не услышал, потому что отец вышел из комнаты, чтобы поставить чайник, и чуть не увидел сына на лестнице. Наверное, отец что-то заподозрил, потому что почти сразу поднялся проведать Дэвида. Сын лежал с закрытыми глазами, притворившись спящим, и это, похоже, удовлетворило отца. Однако Дэвид слишком перенервничал, чтобы вернуться на лестницу.