Татьяна Корсакова - Проклятый дар

Они сидели в маленьком, но очень уютном больничном парке, под старой яблоней на выкрашенной в салатовый цвет скамейке, и молча курили. Петрович думал о чем-то своем, а Матвей исподтишка рассматривал больничное хозяйство. Территория была ухоженной, чувствовалось, что доктор Джекил придает немалое значение не только лечебному процессу, но и хозяйственной части. Аккуратные деревянные беседки, подстриженные кусты, побеленные бордюры и стволы яблонь, перед главным входом – скульптурная композиция, абстрактная до такой степени, что у Матвея закралась мысль, а не произведение ли это одного из пациентов. Все добротно, красиво, почти по-домашнему. Пасторальную картинку портили лишь основательный трехметровый забор, запертые железные ворота и будка со скучающим детинушкой внутри. На память тут же пришло окно палаты номер четырнадцать, точно аппликацией, украшенное крылышками мотыльков и почти не изуродованное ажурной решеткой – этакая видимость нормальности и благополучия, маскировка…

– Она меня по имени-отчеству назвала, – вдруг заговорил Петрович. – Я думал, она забыла меня давно, а получается, что даже имя-отчество помнит.

– Как это – забыла давно? – Матвей посмотрел на санитара сквозь сизую пелену сигаретного дыма. – Она у вас здесь сколько?

– С прошлой осени. В октябре, помнится, привезли.

Значит, с октября. А сейчас уже конец мая. Получается, где-то полгода. Не такой и большой срок…

– Не о том думаешь. – Петрович в раздражении покачал головой, словно и в самом деле прочел мысли Матвея. – Я ж ее пациентом был.

– Пациентом?..

– Три года назад с предынфарктным состоянием в больницу загремел. А Алена Михайловна там на дежурстве. Я ж тогда уже получеловеком был. – Петрович невесело усмехнулся. – Пьяница, что с меня взять? Зачем такого жалеть? А она пожалела! Ругалась, правда, сильно, что я сердце свое не берегу, еще что-то говорила. Вот поверишь, она говорила, а мне вроде как прямо от слов ее легче становилось. Это я сейчас понимаю, что от обезболивающих, а тогда казалось, что это она меня держит и с того света тянет. И ведь вытянула же! На операции настояла… – Петрович поскреб сизый подбородок… – Я когда в реанимации лежал, слышал, как медсестры про меня шептались, что такого бедового никакая операция не спасет, что не выкарабкаюсь. Я почти поверил, даже и карабкаться не хотел, а она снова ругаться начала и боль забирать…

Петрович надолго замолчал. Матвей тоже молчал, не мешал, подобрал с земли прутик, принялся чертить на земле спиральки. Значит, Алена Михайловна в прошлой, до безумной, жизни была кардиохирургом. Скорее всего, даже неплохим и состоявшимся в профессии специалистом. Вон ведь доктор Джекил состоялся как главврач образцово-показательной психиатрической больницы, а она чем хуже? Другое странно – отчего молодая и успешная барышня вдруг превратилась в странное существо из палаты номер четырнадцать? Что с ней такое должно было приключиться?..

– Все равно ведь расскажут. – Петрович смотрел себе под ноги, и было не понять, с Матвеем он разговаривает или сам с собой. – У нас же людишки всякие попадаются. Так лучше я сам, чтобы ты не нахватался от других чуши…

– Какой чуши? – удивленно переспросил Матвей.

– А такой! – неожиданно зло рыкнул санитар. – Чуши про Алену Михайловну. Я-то знаю ее получше некоторых…

– А что с ней не так?

– Все с ней не так. – Петрович зашвырнул окурок в урну и тут же закурил новую сигарету. – Неправильно с ней как-то, не по-человечески. – Он снова замолчал.

– Отчего она такой стала? – спросил Матвей, чтобы сдвинуть наконец этот странный разговор с мертвой точки. – Стресс какой-то перенесла?

– Стресс?! – Петрович посмотрел на собеседника так, словно это он, Матвей, был сумасшедшим, а не девушка из палаты номер четырнадцать. – Ну, не знаю, как это назвать, может, и стресс… Ты вот послушай. У нее дед в Беларуси жил, в глуши какой-то болотной.

– В глуши болотной? – Матвей не единожды бывал в Беларуси, но особой глуши ему там видеть не доводилось. Может, не в тех местах бывал?

– Ага, мелиорация там не все болота убила, остались еще заповедные уголки.

– И в одном из таких заповедных уголков жил ее дед?

– За клюквой она пошла. – Петрович словно и не слышал вопроса. – Там клюква водится, на болотах. Ты ел когда-нибудь клюкву? А, пацан?

– Ел, – Матвей кивнул, – клюкву в сахаре.

– Клюкву в сахаре! – передразнил санитар. – А там не в сахаре, там на болоте. Я знаю, однажды хаживал с бывалыми, еще в восьмидесятых. Там такие специальные тропки, местные их хорошо знают, для них это как по парку прогуляться. А вот если такой, как ты, горожанин попробует сунуться, то может и не вернуться.

– Она заблудилась на болоте, что ли?

– Да погоди ты! – взмахнул рукой Петрович. – Что ж ты догадки строишь, недослушав?! Что вы вообще за поколение такое нетерпеливое!

Вообще-то Матвей относил себя к тому же поколению, славной представительницей которого была так горячо любимая Петровичем Алена Михайловна, но спорить не стал, для пользы дела предпочел промолчать.

– Знала она болото! И лес вокруг знала. Она же в детстве каждое лето там проводила, а дети – они ж все излазают. В тот день она одна на болота пошла.

– За клюквой? – зачем-то уточнил Матвей.

– За клюквой. – Петрович кивнул. – Она пошла, а дед дома остался. Рассказывал, радикулит скрутил, а если бы не скрутил, ни за что бы не остался. Он еще резвый был мужик, Алены Михайловны дед.

– Был?

– Помер. Два месяца уже как. От инфаркта, представляешь? Вот была бы она в порядке, деда бы непременно с того света вытащила, а так раз – и помер. Нашли уже холодным через день. Не пережил, выходит, того, что с внучкой приключилось.

– А что приключилось? – Матвей нетерпеливо поерзал на скамейке.

– Что приключилось? – Петрович глубоко затянулся, стряхнул пепел прямо себе под ноги. – Как пошла она на болото, так и пропала. Обещала по свету вернуться, а не вернулась и к ночи.

– А дед что?

– А дед ничего. Я ж говорю, места глухие. Добрался к утру кое-как до ближайшей деревни, поднял народ. Ну, какой народ… егерей, участкового да пару мужиков, что потрезвее да потолковее. Только сунулись на болото, как туманом все затянуло, пришлось на четыре дня поиски отложить.

– Из-за тумана? – усомнился Матвей.

– Вот представь себе! Туман туману рознь. А у них там, на болоте, и вовсе какая-то чертовщина творится, местные и в ясный день стараются его стороной обходить, а уж в туман…

– Что за чертовщина?

– А мне откуда знать? – Петрович пожал плечами. – Знаю, что Алену Михайловну только на пятый день стали искать. И нашли на самом краю топи. – Санитар снова ненадолго замолчал, выплюнул окурок, забыв об урне, впечатал каблуком в землю.