Все оттенки черного - Коллектив авторов
Ангел так и сказал:
— Что же перевесило? Клаус, знаешь, что перевесило?
— Что, монсеньор?
— Не поверишь. Твоя мученическая смерть. Получается, что тебе пока рано уходить.
Он щёлкнул где-то внутри своего светового круга пальцами. Хоп!
Верёвка на шее повешенного лопнула, и тело мешком повалилось на землю. Ничто не мешало увидеть собравшимся на площади горожанам, как упал с виселицы вор Клаус, ведь страшный помост был снизу открытым для обзора и держался на толстых деревянных квадратных опорах, потемневшим от времени и крови.
С другой стороны, ничто теперь не мешало и Клаусу увидеть лица окружающих. Он с трудом встал на колени и обвёл взглядом толпу.
Стражники смотрели на него и только на него, не в силах вымолвить ни слова. Молчали и остальные, и их лица выдавали ту бурю эмоций, что бушевала внутри — страх, изумление, ужас.
— Меня помиловали. Там, на небесах, — с трудом, словно оправдывая своё возвращение, прохрипел Клаус.
— Смерть Клаусу-преступнику, — глядя в лицо вернувшемуся с того света человеку неуверенно прошептал сын Эдигера, явно рассчитывая на поддержку в этом вопросе окруживших его взрослых горожан.
Кто-то в толпе услышал Клауса и поддержал его:
— Его помиловали на небесах! Повешенному, вернувшемуся к нам с того света — помилование! Так сказано в древних летописях!
— Решение городского совета должно быть выполнено при любых условиях, — тихо и неуверенно произнёс толстый, маленький и лысый магистратор, тот, что недавно зачитывал приговор.
Кто-то грубо схватил Клауса за шиворот и потащил вверх на эшафот по ступенькам.
Петер не терял времени даром. Как только понял, что произошла накладка, закрыл створки, а через балку перебросил новую верёвку с петлёй. Лицо его перекосилось:
— Никто ещё не уходил от меня живым, Клаус! И тебе не судьба. Скажи мне только… Какой на вкус поцелуй смерти?
— Отпусти его, Петер, — нерешительно сказала какая-то совершенно невзрачная сухонькая старушка, одетая в ворох выцветших лохмотьев. — Его же помиловал сам Бог!
— Никто не уходил из моих рук, и этот мошенник не уйдёт! — неожиданно, совсем как разъярённый бык, заревел палач, да ещё так громко, как никто не мог ожидать от него, такого невысокого и неказистого.
Клаус захотел ударить его в лицо, но руки-то его по-прежнему были связаны за спиной.
— Но он может купить себе целую минуту жизни! Я всегда хотел узнать. Я всегда хотел узнать. Скажи мне, какой на вкус поцелуй смерти. Ведь ты единственный, кто ходил на ту сторону и вернулся назад.
— Ты сам когда-либо узнаешь, без моей помощи, — улыбнулся ему Клаус, и тут же палач в гневе дёрнул за рычаг.
Створки снова открылись, и разбойник повис на верёвке. Сил у него оставалось мало, поэтому и танцевал он в воздухе ногами совсем недолго. Клаус только успел услышать, как тихо, среди полной тишины произнесла Грета:
— Смотрите, у него опять встал. Да ещё как…
И тут же умер.
А мигом позже перенёсся в уже знакомое место. Он снова стоял перед троном и весами.
— Опять ты, Клаус? — удивилось всемогущее создание на троне. — Я ведь отпустил тебя, смертный!
— Но они снова меня повесили, монсеньор.
— Кхм… Понятно. Свобода, значит, выбора. Зря мы её вам дали… А зрители? Как отнеслись к этому те люди, что собрались на площади? Ведь они видели чудо. Чудо, что сотворил не ты, а я.
— На этот раз они разделились во мнении: одни говорили, что я должен умереть, другие же засомневались в правильности содеянного и просили подарить мне жизнь.
— Весьма любопытно, Клаус, весьма любопытно. А ты сказал, что это именно я тебя отпустил?
— Конечно. Разве в таких случаях станешь молчать?
Та чаша, что уже перевешивала другую, с грехами, дрогнула и опустилась ещё ниже.
— Я недоволен, Клаус. И по-прежнему считаю, что твоё время ещё не пришло.
Он снова щёлкнул пальцами в своём круге света, куда не мог проникнуть взор человека, и несчастный опять переместился на Землю. На то самое место.
Он хрипел и плевался, пытаясь встать. На груди висело уже две оборванные верёвки, а шею захлёстывали две петли.
Теперь зрители смотрели на него не с растерянностью и изумлением, а с самым настоящим страхом и ужасом.
— Он вернулся. Клаус снова вернулся, — прошептал магистратор.
— Он вернулся!
— Отпустите Клауса!
— Отпустите Клауса, как велит Бог!
Толпа зашумела, заволновалась и начала напирать на стражников. Они пытались сдержать ее, хотя уже и сами не испытывали никакого желания ввязаться в столь пугающую историю. А люди кричали и всё больше теснили их:
— Отпустите Клауса!
— Никогда, — поднял рывком на ноги Клауса рыжий палач.
— Бог отпустил меня! Он помиловал меня и сказал, что я должен жить! — громко закричал человек с двумя петлями на шее, и его клич тут же подхватили многие из тех, кто собрались, уже нисколько не скрываясь:
— Бог простил Клауса!
— Бог помиловал его!
Петер схватил Клауса за волосы и потащил его по ступеням. То, что он сделал, было очень больно. Никогда раньше коротышка, всю жизнь боявшийся его, Клауса, не осмеливался на такую дерзость. Эх, были бы только у него сейчас развязаны руки, он бы ему показал!
— Ты не уйдёшь от меня, — палач заставил выпрямиться приговорённого и сорвал с шеи остатки от прежних попыток — куски верёвок, переходящие в петли. На местах удушении, на коже остались кроваво-синие рубцы.
Петер накинул на шею Клауса новую петлю.
— Ты нигде не скроешься от наказания! Скажи мне, скажи мне, Клаус, какой вкус у поцелуя смерти? Ты же это знаешь, ты должен знать!
— Я знаю, Петер, один на всём белом свете, — устало признался вор и разбойник.
— Так скажи же!
— Никогда!
— Будь ты проклят, Клаус, будь ты проклят! — взревел в ярости палач, и створки в третий раз опять разошлись.
Клаусу удалось зацепиться за них ногой, но палач больно ударил по ней, и казненный тяжело обвис на верёвке.
— У него всё время стоит! Посмотрите! Всё время стоит! Он так хочет жить! Помилуйте же Клауса, и я подарю ему свою любовь! Подарю настолько сладкую ночь, что он ее никогда не забудет! — услышал он крик Греты.
И опять умер.
— Как? Это ты? В какой раз? — с заметным раздражением поинтересовался ангел.
— А что я могу поделать? Они снова повесили меня, монсеньор.
— А моя воля?
— У них оказалось слишком много своей.
— Ну а народ? Народ, что там был?
— Народ изменился, милорд. Неистовствует и требует, чтобы меня отпустили.
— Клаус… — с непередаваемым теплом и состраданием произнесло светящееся существо и встало. Оно оказалось таким огромным, что приходилось задирать голову, чтобы смотреть на него хотя бы снизу вверх. Оно было таким широким, что закрыло собой весь остальной мир. — Клаус, хочешь, я немедленно пошлю камнепад, и все они погибнут.
— Не надо, не надо, монсеньор.
— Тогда я вышлю ужасающий мор, и никто не выживет.
— Прошу тебя не делать этого.
— У тебя такое доброе сердце, Клаус… — Гигантские невидимые руки обняли бывшего вора и разбойника и прижали к чему-то тёплому и мягкому, совсем такому же, как тело матери, когда он в нём нуждался, будучи младенцем. От небесного создания исходило такое сострадание и любовь, что Клаус хотел прижаться к нему всё сильнее и сильнее.
Но объятия почему-то разжались.
— Я люблю тебя, Клаус, — мягко сказал ангел, — и открываю для тебя путь на небо. Нарекаю иным именем. Теперь ты не Клаус, теперь тебя зовут Амаил.
Клаус вдруг почувствовал приятный зуд между лопатками: в том месте, откуда появились и начали расти крылья.
— Ты слишком много страдал, Амаил, и все предали тебя. Путь наверх для тебя открыт.
За троном неожиданно образовалась самая настоящая светящаяся дорога, уходящая далеко-далеко ввысь.
— Одну минуточку! — сказал Клаус.
Он отвернулся и легко перешагнул через невидимый барьер, разделявший мир людей и то место, где он только что побывал.
Он снова лежал и хрипел под подмостками эшафота.
— Клаус опять вернулся… — едва слышно, с ужасом прошептал кто-то в полной тишине. —
