Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город

— Нет, — сказал Намми. — Ну, возможно, немного лучше. Но Слепок Боза, он все еще монстр.

Мистер Лисс сказал Намми сесть на заднее сидение и передвинуться на место за водителем. Затем положил ружье на сидение, стволом от Намми, и сказал:

— Не вздумай его взять и начать охоту на кроликов.

— Я никогда не охотился, — сказал Намми.

— И запомни, что это краденое оружие.

— Ты стащил его из дома проповедника.

— Правильно. Ты не хочешь быть частью и этого преступления, принимая во внимание весь остальной бандитизм за последнее время, в котором ты виновен.

— Я никогда до него не дотронусь.

Мистер Лисс закрыл заднюю дверь, сел впереди, закрыл ту дверь тоже и передал ключи Слепку Боза.

Монстр завел машину и сказал:

— Куда поедем?

— Намми, — сказал мистер Лисс, — как раз сейчас, как никогда, момент «покажи мне».

Мистер Лисс некоторое время молчал. Был слышен только звук двигателя на холостом ходу, а снег снаружи соскальзывал в ночи, ниже и ниже, отклоняемый ветром.

Намми сел, уставившись в затылок монстра, а монстр не начал мычать печальную музыку или что-то еще, он просто ждал, как Намми.

Полминуты спустя или больше мистер Лисс наклонился вперед и включил автомобильный радиоприемник.

Мужчина по радио рассказывал о войне, идущей где-то. Затем упомянул Рэйнбоу Фоллс. Затем упомянул о людях, которые не люди.

Мистер Лисс сказал:

— Большое спасибо.

Глава 52

Кокон разделился. Она освободилась. Она появилась в подвале здания суда.

Дымка из миллионов частичек поднялась с ее кожи. Когда дымка исчезла, на ней сформировалась и налипла одежда.

Она была революцией. Она поглотит прошлое.

Другой кокон поблизости выпустил еще одну красавицу. Малая, роящаяся часть ее самой стала ее костюмом.

Они поглотят прошлое, но не создадут будущего. Будет бессрочная революция, пока революция не поглотит даже себя. Затем — ничего.

Еще один кокон созрел до момента родов. Он появился в подвале здания суда. Одежда сформирована: деловой костюм, белая рубашка и галстук.

Он был революцией. Только бессрочная революция могла быть приемлемой революцией. Что вертелось, должно получить значение из своего движения. Когда прекратило вертеться, оно не имеет значения.

Она, она, он. На самом деле, у них не было пола. Их пол был строго их маскировкой. Каждый был «оно». Колония множества мельчайших «оно». У «оно» было две цели: разрушать и вегетативно репродуцировать.

Очередной кокон разделился и выплюнул на свет. Пятый и шестой коконы выронили свои плоды в мир. Двое мужчин, женщина: три «оно».

Они были революцией. Они были очищены от ненависти и ярости. Их голод был велик, как притяжение черной дыры, которая могла затягивать миры к их уничтожению.

Другие коконы в подвале здания суда еще не были готовы к родам.

Шестеро вышли и поднялись по лестнице на первый этаж.

Здание суда было в тишине. Оно будет в тишине десятилетия, пока не обвалится из-за отсутствия обслуживания.

Оказавшись снаружи, они спустились по ступенькам здания суда, как шесть журнальных моделей, предполагающих, что их ожидает гламурный фотограф.

Они не поскальзывались на снегу. Их туфли были на самом деле частью их вещества, выглядящего как туфли, так что они были босыми. Но их ступни были иллюзией ступней; и подошвы, и пятки, касавшиеся прокрытой снегом мостовой, были на самом деле наноживотными, сцепляющимися-освобождающимися-сцепляющимися. Их сила сцепления и баланс были таковы, что в своем человечьем притворстве они никогда не могли поскользнуться или оступиться.

Выйдя на улицу и осмотрев район, они могли вызвать подозрения, потому что их лица в искусственном свете были весьма изящными, а их красота была более безупречной, чем на выставке шедевров Боттичелли[83]. И на холоде их дыхание не выходило в виде светлых перьев, потому что, хотя их и можно было принять за людей, у них не было легких.

Окрестности вокруг здания суда предлагали вниманию старые дома, в основном федерального и викторианского стилей. Шестеро разделились и пошли в гости.

Расти Биллингем тихонько напевал, шагая домой сквозь снег. Расти жил, чтобы петь. Он писал собственные песни, и люди, казалось, его любили. Он хорошо играл на гитаре, но также играл на синтезаторе и мог заставить себя звучать как небольшой ансамбль. Время от времени он выступал в барах, на свадьбах, празднованиях дней рождения. Он зарабатывал этим немного, но он и не ожидал многого, так что не разочаровывался.

Агент, искавший таланты, в один из вечеров услышал Расти в «Пикин и Гриннин», придорожной закусочной, владельцем которой был мэр Поттер, и сказал, что может дать ему постоянную работу в четырех штатах. Но Расти не любил путешествовать. Он был несколько лет на войне на Ближнем Востоке, и это излечило его от желания видеть новые места. В двадцать семь лет он вернулся домой, в Рэйнбоу Фоллс, и теперь, в тридцать, он планировал остаться здесь, пока ему не потребуется гробовщик.

Агент передал записи песен Расти агенту по талантам, и агент захотел, чтобы Расти приехал в Нашвилл с возмещением всех расходов, чтобы обсудить его будущее. Расти сказал «спасибо, но нет». Он не питал по поводу себя иллюзий. Он мог писать музыку и петь, но никогда не замахивался на то, чтобы стать большим профессионалом. Он не был красавцем так же, как Монтана не была Афганистаном. На самом деле он выглядел немного придурковатым, мягко говоря, придурковатым, но, тем не менее, придурковатым. Дни некрасивых звезд кантри были практически сочтены. В любом случае, он мог играть для местных, людей, которые выросли здесь, кто знал его или его родню, но когда он играл в помещении, полном незнакомцев, его сшибала застенчивость, и он не мог помногу смотреть на публику или говорить что-то отвлеченное между песнями.

Он влачил удовлетворительное существование благодаря плотничному делу и работам по красному дереву — ремеслу, которому он научился от отца. У него всегда была работа, и он получал почти такое же удовлетворение при окончании столярных работ или работы с наждачной бумагой, как от создания музыки. И никого не интересовало, как выглядит краснодеревщик. Сейчас у него полным ходом шли работы по реконструкции кухни, всего в шести кварталах от дома, так что он мог оставить свои инструменты там и ходить туда и обратно пешком.

Сколько он себя помнил, он любил прогуливаться по этому городу, который и сам по себе прелесть, но особенно — с тех пор, как вернулся с войны. Расти знал людей, которые вернулись с одной ногой или вообще без ног. Каждый день он благодарил за свои ноги и подтверждал свою благодарность, используя их. Он не чувствовал вины от того, что остался невредимым после войны, тогда как другим досталось, но он чувствовал несправедливость этого, большую несправедливость, и иногда скорбел об этом поздними вечерами.