Чайна Мьевиль - Кракен

Коллингсвуд бросила в огонь две видеокассеты. Хлынул дым, потом сгустился, и сквозь него пронырнула тьма. Слышалось шипение — кажется, удовлетворенное. Коллингсвуд прибавила звука. Телевизоры заорали. Варди помотал головой.

— Думайте, что хотите, — сказал Бэрон. — Какая она все же умница, сообразить такое.

— Тот факт, что вы скончались, — объявила Коллингсвуд шепчущимся отсутствиям, — не означает, что вы не на службе.

Те затараторили при виде суровых мужчин с несовременными стрижками, экранных автомобильных погонь и кулачных драк. Она бросила в огонь еще одну кассету и несколько книг в мягких обложках. Тени заурчали.

УПК, так прозвал Бэрон сущности, которые вызывала Коллингсвуд. — Умершие Полицейские Констебли. Населять эфир можно тысячами способов, однако эта промежуточная среда всегда остается такой, какова она есть, и призраки, духи, души лучезарных мечтателей протискиваются друг мимо друга, образуя сложную бестелесную экосистему. Кто лучше приблизится к бестелесному бунтарю Вати, чем бестелесные силы закона?

— Ну же, констебли, — призвала Коллингсвуд. — Я бы сказала, что вы живете ради такой вот хрени, но это было бы немного безвкусно.

Она подтолкнула все телевизоры к языкам пламени. Тени-полицейские выписывали спирали над огнем, ухая, как призрачные тюлени.

Какофония наслаивающихся друг на друга старых фильмов. Кинескопы телевизоров потемнели, и сначала один из них, а вскоре и два остальных взорвались, прекратив воспроизведение. Из их решеток повалил дым, потом под давлением со стороны УПК, которые, лопоча, вбросили в телевизоры градиент тепла; он устремился обратно.

так высоко. Злобно-ворчливый голос среди внезапной тишины.

так высоко был просцениум, древо токующих глаз.

оставь, услышала Коллингсвуд, вечер, вечер, весь вечерь весь, сей фараон, сержант, упал с лестницы, так высоко просцениум.

— Итак, — сказала она. — Констебль Смит, констебль Браун и констебль Джонс. Вы трое — настоящие герои. Вы пожертвовали жизнью ради правопорядка. Во имя долга. — Дымные призраки содрогались, то появляясь в поле зрения, то исчезая, горделиво ожидая продолжения. — Теперь у вас есть возможность поступить так еще раз. Поработать ради тех пенсий, которых вы так и не получили, верно? — Она подняла большую папку. — Здесь вся информация по делу, которой мы пока располагаем. Нам нужен один плохой парень по имени Вати. Он порхает с места на место, этот Вати. Нам надо ухватить его за полу и заставить повиноваться.

вати? вати? произнес какой-то голос из дыма, за щит как брат за щит чучмек кот ест вати гад?

— Минутку, — сказала Коллингсвуд.

пепел пел, услышала она, на пол гада. Она бросила папку в огонь, чту за честь.

Призрачные существа издали такие звуки, словно опускались в горячую ванну, и взбили в эфире пену, из-за которой у Коллингсвуд зачесалась кожа.

Призраки, подумала она. Будто бы.

Это было надувательством, жертвы которого сами оказывались обманным трюком. Своего рода процессом убеждения. Того, что сотворила Коллингсвуд, основывавшегося на смутных, но очень гордых воспоминаниях о подтрунивании в столовой, о подстреленных злодеях, о поставленных на место заносчивых субчиках, о прокуренных офисах и грязных, мерзких, почетных смертях несколькими мгновениями раньше, просто не существовало.

С призраками ладить трудно. Остаток человеческой души, любой человеческой души вообще, слишком сложен, противоречив, своенравен, не говоря уже о травме, нанесенной самой смертью, чтобы сделать хоть что-то нужное для кого-то. В тех редких и произвольных случаях, когда смерть не оказывается концом всему, невозможно сказать, какие именно стороны, какие обособившиеся грани личности возьмут верх над другими, утверждаясь в своей посмертной индивидуальности.

Отнюдь не парадоксально при явлении призраков — так оно лишь представляется живым — то, что призраки часто совершенно не походят на тех, чьей тенью стали; то, что ребенок, которого навещает ласковый при жизни, горячо любимый дядюшка — жертва рака, — может шарахаться от его привидения, жестоко и мстительно изводящего племянника; то, что дух ужасающего ублюдка непрерывно улыбается и пытается в неуклюжем своем эктоплазматическом обличье покормить кошку, которую увесисто пинал за неделю до того. Даже если бы Коллингсвуд обладала способностью вызвать дух самого упорного, уважаемого, бескомпромиссного из бойцов Летучего отряда за последние тридцать лет, он вполне мог оказаться задумчивым эстетом или малолеткой с глупой ухмылкой. Так что опыт и рвение подлинно умерших поколений были для нее недоступны.

Существовала другая возможность. Растормошить несколько грубых полицейских функций, полагающих себя призраками.

В этой смеси, несомненно, присутствовали некие составляющие душ, взятые у действительно погибших полицейских, — основа, грунтовка полицейского мышления. Суть, как давно поняла Коллингсвуд, заключалась в том, чтобы сохранять это в самом общем виде, настолько безличном, насколько возможно. Она умела состряпать работника сверхъестественного агентства из воли, технических приемов, обрывков памяти и прежде всего картинок — чем тривиальнее, тем лучше. Отсюда и сжигание дешевых полицейских драм. Отсюда — телевизоры и кассеты, копии «Летучего отряда» и «Профессионалов», приправленные ради ханжества щепоткой «Диксона», закрученные в бессмысленные грезы золотого века: нужно было показать сотворяемым призрачным функциям, что делать и как себя держать.

Места для нюансов не было. Коллингсвуд не заботили тонкости полицейской службы, появившиеся после дела Лоуренса[39], групповая психотерапия, работа с общественностью. Нет, у нее было нечто такое, о чем грезил наяву весь город: идеализируемые семидесятые с правильными мужиками. Ради этого восходил на погребальный костер DVD с «Жизнью на Марсе»[40].

Коллингсвуд пробуждала к существованию упорные, фанатичные шаблонные образы, верившие в то, что они настоящие. Она слышала, как сама соскальзывает в их абсурдный регистр самовыражения, — китчевый прононс и всемерно подчеркиваемый лондонский акцент.

— Приступайте, господа, — велела она. — Вот ваш объект. Вати. Последний известный адрес: любая чертова статуя. Занятие: пакостить нам жизнь.

Им не надо было быть умными, да они бы и не смогли, эти поддельные призраки; однако они обладали злобной хитростью, а еще понятливостью — благодаря многолетней работе сценаристов, упражнявших свою фантазию, мелкий ублюдок, слышала она их слова, подать сюда этого хмыря, сверхурочно, немедленно, слизняк, босс, сержант, продолжать наблюдение за улицей. Они клокотали, кудахтали. Коллингсвуд слышала, как они называют имена из дела — вати билли дейн адлер арчи тевтекс чертова нора, — заученные ими из горящих документов.