Дафна Дюморье - Синие линзы и другие рассказы (сборник)
2
Ничего не могу с собой поделать: после ночи без сна вид хорошо выспавшегося человека действует мне на нервы. Поэтому, когда я сползла по лестнице вниз и увидела, как Стивен, уже чисто выбритый (повар согрел ему воды для бритья), уминает яичницу (опять яичница!) и прихлебывает кофейную бурду, меня буквально передернуло.
– Спал мертвецким сном, – вместо приветствия сообщил мне Стивен довольным, бодрым голосом. – А ты как в своем чулане?
– Как в «Отрадном уголке», – мрачно ответила я, вспомнив описание тесной камеры пыток в «Лондонском Тауэре» Гаррисона Эйнсворта[45], и покосилась на тошнотворные желто-белые разводы на дне тарелки.
– Советую подкрепиться, – сказал он. – Впереди трудный подъем. Если нет настроения, можешь вернуться в Каламбаку с нашим одноглазым приятелем.
Я поняла: лишняя обуза ему ни к чему. Хлеб на столе был относительно свежий – его, очевидно, доставили в лавку вчерашним автобусом; я отрезала себе ломоть и намазала медом. Я многое отдала бы за чашку настоящего французского кофе взамен греко-турецкого пойла, от которого ни пользы, ни удовольствия.
– Что конкретно ты намерен предпринять? – спросила я.
Стивен, по своему обыкновению, не расставался с крупномасштабной картой. И сейчас она была разложена перед ним на столе.
– Мы здесь, – сказал он, ткнув пальцем в карандашный крестик на карте, – а идти нам вот сюда. – Кружочком на самом сгибе был обведен пункт назначения. – У нашего проводника – его, кстати, зовут Исус, но можно короче: Зус, – есть сторожка, я тебе говорил. Как я понял, логово довольно примитивное, но чистое. Провизию берем с собой. Удачно, что я прихватил лишний рюкзак.
Хорошо ему говорить – он выспался. А меня мутило от одного запаха яичницы. Я наспех допила кофе и вышла на улицу. Погожее ясное утро помогло мне прийти в себя. Ни пастуха Исуса (надо же было его так назвать!), ни коз нигде не было видно. Наш шофер из Каламбаки намывал машину. Он весело поздоровался и, как повар накануне, разыграл для меня пантомиму: жестом показал вверх, на лесистый склон, согнулся, словно под тяжестью рюкзака, и затряс головой. Потом рассмеялся и показал вниз, на дорогу, змеившуюся среди гор, и на свою машину. Все было ясно без слов: он предлагал вернуться с ним обратно. Но мысль о спуске по серпантину прельщала меня еще меньше, чем мысль о трудном подъеме и неизвестности впереди. К тому же настал день, я дышала чистым прохладным воздухом, над головой раскинулось огромное, голубое, без единого облачка небо, кругом высились буки с остатками золотой листвы, – и в этой обстановке неизвестность впереди не так уж и пугала.
Я умылась в ручье, потому что поливать себе на руки из ковшика в кухне посреди жира и чада мне совсем не улыбалось, и пока мы со Стивеном укладывали рюкзаки, с запада прибыл первый автобус, следовавший в Каламбаку. Он сделал пятиминутную остановку; водитель и малочисленные пассажиры вышли размять ноги. Разумеется, среди ехавших нашелся родственник одноглазого шофера; разумеется, цель нашего путешествия была обнародована. Нас обступили, забросали вопросами, стали рассматривать наши рюкзаки, оценивать ружье Стивена и наперебой предлагать советы, из которых мы не понимали ни слова. Постепенно выяснилось, что у шоферского родственника в Америке сестра. По-видимому, этот факт в глазах земляков обеспечивал ему преимущество и давал право говорить от их лица.
– Не хорошо, – сказал он, указывая на лес, – очень поздно, не хорошо. – И затем, встав в стойку охотника и вскинув воображаемое ружье, добавил для ясности: – Бах!.. Бах!.. Бах!.. – под одобрительный гул остальных пассажиров.
Стивен тем временем методично увязывал свой рюкзак. Хозяин лавки вынес на улицу последние собранные для нас припасы. Поверх всего он зачем-то положил пакет стирального порошка и коробочку монпансье. И тут все засуетились и стали наспех прощаться.
Автобус скрылся за поворотом, следом за ним тронулась с места машина с одноглазым шофером и пересевшим к нему родственником, и в эту минуту словно оборвалась последняя наша связь с рациональным миром. Я взглянула наверх и увидела, как из-за деревьев появился вчерашний пастух. Я молча ждала. Он оказался ниже ростом, чем я думала, ненамного выше меня, а широченный бурнус делал его еще приземистее. Он подошел и взял мой рюкзак, заодно прихватив поклажу с припасами. То и другое он в два счета закинул за спину.
– Ему же все не унести, – вполголоса сказала я Стивену.
– Глупости, – отмахнулся муж. – Для него это не груз, он и козу на плечи взвалит – не заметит.
Хозяин и повар махали нам, стоя в дверях. Уходить не хотелось. Бревенчатая хижина в ярких лучах солнца представлялась почти родной, как старое, обжитое пристанище. Тесный чулан, бессонная ночь, плавающая в масле яичница – все было забыто. Придорожная лавочка дышала дружелюбием, от красноватой земли веяло покоем, а улыбчивый хозяин и повар-аккордеонист излучали доброту и участие. Но ничего не поделаешь – пришлось проститься и пойти за Стивеном и пастухом Исусом.
Со стороны мы все трое, должно быть, являли собой странное зрелище, поднимаясь гуськом, в затылок, в полном молчании. Козы вместе с собаками куда-то подевались. Возможно, для пастуха это был уже второй выход в горы с восхода солнца. Наш путь лежал сначала через лес (в основном буковый, хотя попадались и сосны), потом через прогалины клочковатой травы с низкими кустами самшита. Чем выше мы поднимались, тем реже встречались деревья и тем чище, вкуснее становился воздух. Наш горизонт постепенно расширялся – горы тянулись справа, слева, прямо над головой и выше; кое-где на вершинах уже белели снежные шапки. Стивен то и дело останавливался, но не с целью передохнуть – он мог весь день напролет карабкаться в гору без остановки, – а для того чтобы направить полевой бинокль на ближний гребень, высившийся слева от нас, над полосой деревьев. Я из опыта знала, что по дороге лучше помалкивать. Наш проводник, по-видимому, тоже это знал. Он все время шел на несколько шагов впереди; когда Стивен поднимал свой бинокль, пастух переводил взгляд в ту же сторону. Лицо его оставалось непроницаемым, но странные, широко раскрытые янтарные глаза в разрезе капюшона глядели с какой-то дикой, звериной опаской. Может быть, у него просто базедова болезнь, подумала я. Правда, для этой болезни характерно пучеглазие, а тут ничего похожего не было. Необычность его взгляду придавало особое выражение – он приковывал к себе, завораживал, но не так, как завораживает взгляд гипнотизера: казалось, глаза не просто видят, но постоянно к чему-то прислушиваются. К чему-то, отнюдь не к нам – вот что было удивительнее всего. Мы со Стивеном его не интересовали. Проводник, взявший на себя роль вьючного животного, прислушивался не к нам и следил не за нами.
Теперь вокруг было только солнце и небо. Деревья остались внизу, и лишь одинокая, расщепленная молнией сосна чернела на фоне свежего снега, а над нами, темный и грозный, кружил наш первый орел. Из-за ближнего гребня выбежала и понеслась к нам прыжками собака; поднявшись выше, мы увидели и коз: они разбрелись по сторонам и пощипывали остатки осенней травы. К нависшей скале прилепилась лачуга размером в четверть придорожной лавки на перевале. Не знаю, защищала ли она от природных стихий, но святой отшельник или завзятый эстет не сумел бы найти лучшего места для возвышенных мыслей или для созерцания красоты.
– Хм, – одобрительно буркнул Стивен, – в самом центре, как по заказу. – (В самом центре! Можно подумать, мы вышли из метро на Пикадилли.) – Эй, Зус! – крикнул он, мотнув головой в сторону лачужки. – Мы на месте? Разгружаемся? – Он упорно говорил по-итальянски, заключив, в силу одному ему ведомой логики, что этот язык пастуху понятнее английского.
Проводник ответил по-гречески. Я впервые услышала его голос. Вопреки моим ожиданиям, он был не грубый, а наоборот, необычайно мягкий, высоковатый, как у подростка. Если бы я не определила на глаз его возраст – около сорока, – то сейчас могла бы подумать, что говорит мальчик.
– Понятия не имею, что он там бормочет, – бросил мне Стивен, – но мы точно на месте. Пойдем посмотрим.
Собаки – откуда-то взялась и вторая – следили за нами с угрожающим видом. Их хозяин повел нас в свое жилище. Щурясь после яркого света и пригнув голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, мы шагнули за порог и оказались в помещении, похожем на сарай, с перегородкой посредине. Никакой мебели, кроме дощатого стола, на котором стоял примус. Земляной пол был присыпан песком – гуще, чем пол в придорожной лавке, где мы провели прошлую ночь. Судя по всему, сторожка служила только временным пристанищем на случай внезапной непогоды.
– Не так уж плохо, – сказал Стивен, оглядываясь кругом. – На полу можно расстелить брезент, а поверх положим спальные мешки.
Пастух стоял в дверях, пока мы обследовали его владения. Отсек за перегородкой был тоже напрочь лишен обстановки. Ни кровати, ни даже одеяла на полу. Он молча сгрузил наши вещи и вышел, предоставив нам самим распаковываться.
