Андрей Дашков - Двери паранойи

Теперь я испытывал ни с чем не сравнимое омерзение. Скверна проникла так глубоко, что стала неотторжимой частью двойного существа. Мое ущербное «я» металось в разомкнутом кольце, превратившемся из единого организма в диполь «человек – кокон». На одном полюсе жизнь угасала, будто в увядающем цветке, другому цветку только предстояло распуститься.

Умирание и рождение были слиты воедино. Колыбель и гроб – иногда это одно и то же. Я чувствовал, что стремительно дряхлею. Кожа съеживалась, словно серый бумажный пепел. Зубы шатались при каждом выдохе…

Эта тварь, будь она проклята, выпила меня без остатка. Она жадно впитывала в себя все, что я знал об этом мире. Ее аппетит был чудовищным. Она пробуждалась после нескольких тысяч лет небытия. Мозг превратился в муравейник, населенный миллионами призраков. Все они были охвачены ужасом перед абсолютной слепотой, глухотой, немотой…

Последнее, что я помню: мои руки протянулись, чтобы помочь ему (или мне?) освободиться. Затем провал в памяти размером с целую жизнь.

Отключение системы.

Замораживание.

Пустота.

Часть шестая

Босс

51

Органы чувств все еще были заблокированы. Я задыхалось внутри кокона, сплетенного из длинных человеческих волос. Этот кретин расплетал его слишком медленно. Тело-носитель агонизировано. Его слабеющие конечности медленно сновали, словно челноки испорченного ткацкого станка. Руки продолжали двигаться и после остановки сердца. Это уже была некромантия в чистом виде. Когда-то мне нравились такие штуки.

Наконец сквозь дырявую сеть проник ледяной воздух, и я сделало первый вдох…

Отпадение скорлупы.

Пробуждение.

Где она, нирвана бессонницы? Приди, приди, Царствие Предвечное!… Лишь на мгновение я узрел свое проклятие – я, обреченный спать.

И вот он – новый кошмар.

Зовите меня Измаил…

Кажется, облажался. Это совсем другой сон. Лихорадочно листаю справочник морфиниста (Небесная канцелярия, издание 218-е, конец вечности). Здесь не Манхэттэн, а на дворе не 1850-е. Белый Кит издох своей смертью, и давным-давно сгнила безутешная «Рахиль». Злой дух скитается теперь на одной из верхних планет…

Зовите меня по-прежнему – Макс. Не называть же себя здесь Ахав, Кроули, Лучезарная, Лоа Зандор, Сенмен-Бальзамировщик, сын Рамоса, рожденный Хатнефер, жрец Храма Анубиса? Чужие имена не кажутся мне странными. Меня вообще мало что способно удивить. Мир изменился гораздо меньше, чем представляется подавляющему большинству короткоживущих и так называемых разумных элементов. Иногда мне кажется, что некоторые вещи – самые главные – не меняются вообще. Все остальное – лишь иллюзии, рябь на поверхности Хапи[18].

Этот парень Макс, конечно, недалекий и никчемный союзник, но он – неотъемлемая фигура ритуала, длящегося вечно, бессознательный донор, ничтожный ингредиент моей личности, заблудшая часть моей души. Иногда я выпускаю его на свободу – порезвиться – как, например, сейчас, когда рука выводит эти строки, состоящие из уродливых кривых (смешной алфавит, бессмысленное занятие). Я использую его память, похожую на огромную свалку мусора. Он станет моим проводником в этой клоаке. Ничто из того, что он знает, не поможет ему уцелеть. Разве во все времена неспособность защитить себя не называется глупостью и не внушает гадливости?

Здешний воздух отравлен. Это царство обречено. У него нет будущего. Его оставили даже тени.

Когда хоронили мое последнее тело, оно было погребено вместе с тремястами шестьюдесятью пятью ушебти[19]. Теперь подобное невозможно. Так займемся же делом. Анубис, помоги отделить тень от плоти и отбросить плоть! Введи преображенного в обитель мертвых!

Пиши, щенок, пиши. Есть еще время. Мне нужна не только твоя память.

Мне нужны твоя беззащитность, твои привязанности, твое роковое влечение, твой путь к новой смерти…

Да пошел ты!

Это снова я, Макс, дубль третий. Вот тебе и воспоминания о прежней жизни! В отличие от господина Гаутамы и нескольких знакомых шизофреников, кайф я до сих пор не поймал. Мою личность разбавили этим маньяком-некрофилом, словно коньяк водопроводной водой. Или наоборот? В любом случае я чувствовал себя дерьмово. То есть до такой степени дерьмово, что предпочел бы утопиться. Хотел, а не мог.

Когда я вылез из кокона, мое тело имело младенческие размеры, но взрослые пропорции. Я был совершенно гол, если не считать обмоток, сделанных из чьего-то роскошного парика. Оба глаза оказались целыми и зрячими, тем не менее собственное уродство и физическая слабость были просто карикатурными. Однако все очень быстро изменилось.

За какие-нибудь полчаса я превратился в недоросля, а затем и во вполне сформировавшегося человекообразного (чуть не написал «мужчину»; в результате поспешных дактильных исследований я выяснил, что стал двуполым! Между прочим, как там насчет менструаций?). Не могу удержаться от того, чтобы не приплести по этому поводу стишок из больничного цитатника:

…

Твоя кровь – твоя,Но принадлежитИ тому, кто избралЕе для питьяИ для смешенияС кровью своей.Отдохни от обид,НаркотическогоВкуси забытья.И увидишь ту,Не давшуюся тебе красоту![20]

Никакой особой красоты в своей новой реинкарнации я пока не разглядел. Но то, что мне никого не хотелось, так это точно. Я был автономен, словно гиена-гермафродит, и испытывал невыносимую тоску.

А что еще можно испытывать, глядя на свой труп? Он по-прежнему был соединен со мной неким подобием поповины, но не пуповиной. С помощью этого нехитрого трубопровода, пристыкованного к моему солнечному сплетению, я высасывал из обездвиженного тела остатки жизненной силы – будто тянул через сломинку белковый коктейль.

Внутри кипело адское варево. Ведьмин супчик. Поверьте, при обмене веществ, ускоренном в десять тысяч раз, вы чувствуете себя так, будто с вас содрали кожу и со всех сторон поливают водой из пожарных гидрантов… Мертвец усыхал на глазах, а я рос, как надувная кукла. Вскоре рядом со мной лежал дистрофик в слишком просторной одежде.

Этот ублюдок, с которым пришлось делить новое тело и новое серое вещество, впоследствии заставлял меня совершать немыслимые вещи. Я называю его босс. Ничего не попишешь, он намного сильнее меня. По-моему, у него мания величия, но это не мешает ему помыкать мною. Впрочем, без него было бы гораздо хуже.