Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма

Коса!

Коса, приставленная к стенке. И чему в ней блестеть – уму непостижимо. Здешние хозяева таковы, что лезвие должно быть почерневшим, изъеденным ржавчиной… как рельс.

Дался ему этот чертов рельс! Черт надоумил его созывать сход!

Не богохульствуй, строго одернул себя Челобитных. То Бог, ибо намерение было благим. Немедленно в голове зазвучал насмешливый голос Ликтора, напоминавший, куда приводят благие намерения. И далее этот же голос поведал о том, что если благие намерения приводят в ад, то не приводят ли в рай – намерения дурные? И не разбойнику ли Иисус пообещал этот рай… ну, все в обычной для Ликтора манере рассуждать, в духе его толкования библейских текстов.

Протодьякон ужаснулся: ведь Ликтора не было рядом. Это звучали его собственные мысли. Наверняка в них повинна отрава, которая медленно, но верно изменяла его сознание.

«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй мя. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».

Твердя молитвы и гоня от себя скверну, протодьякон, извиваясь наподобие червяка, начал медленно подаваться в направлении косы. Бог знает, сколько времени на это ушло, но вот он у цели.

Стиснув оставшиеся зубы и почти не дыша, стараясь не уронить инструмент, он изловчился и улегся запястьями на лезвие. От напряжения на лбу у него снова выступили крупные капли – на сей раз – холодного пота. Осторожно, но настойчиво он принялся водить по острию веревками.

Луна ушла, и вот уже воцарился настоящий мрак.

Пантелеймон лежал и тяжело дышал, иногда – со всхлипами. День выдался богатым на сюрпризы: он попадал в разные переделки, но простые русские мужички отметелили его так, как не удавалось самым свирепым воинам Аллаха!

Зрение, еще недавно затуманенное, и слух, тоже нарушенный, вернулись к нему в полной мере. Вот с обонянием были проблемы, но это пустяки. Слуха было достаточно, чтобы Челобитных различил шаги: кто-то приближался к сараю.

Залязгал замок, загремела цепь.

Зрения хватило, чтобы различить в дверном проеме одного из давешних мужиков. Тот, против ожидания, входить не стал, а только распахнул дверь настежь и посторонился. Челобитных понял, кого увидит сейчас.

Ясное дело: он сам все испортил, заговорив перед толпой о Ликторе. Расправившись с протодьяконом, народ гуртом повалил проведать благодетеля – не вышло ли с ним какой беды.

Их опасения подтвердились, беда вышла!

Пантелеймон представил, как бабы спустились в подпол, как причитали и голосили над бесчувственным телом. Хотя нет, навряд ли они голосили. Скорее всего, молча и деловито распутали лиходея, привели в чувство, накормили-обогрели. Тот, конечно, не остался в долгу… отплатил, должно быть, добрым самаритянам щедрой порцией яда…

Знакомая медвежья фигура возникла в дверном проеме.

– Посвети, – коротко приказал Ликтор.

Мужик с комичной суетливостью зажег фонарь.

В его свете Ликтор выглядел весьма зловеще: лицо, освещенное красноватым светом и словно зависшее над землей, ибо все остальное по-прежнему терялось в темноте.

– Подай сюда. Свободен, ступай. В избу ступай, не вздумай околачиваться под дверью. Здесь дело тонкое, оно посторонних не терпит.

Мужик прорычал нечто, что при желании можно было истолковать как «помилуйте, как можно». Он испарился, будто его и не было.

С приподнятым фонарем Ликтор шагнул внутрь. На лбу его поблескивала здоровенная гуля. Обнаружив Пантелеймона, Ликтор осклабился.

– Все ж таки ты полный дурак, – изрек он с торжеством.

Протодьякон молчал.

Ему не нужно было прикидываться, будто глаза у него закрыты: щелки оставались столь узкими, что очень нелегко было заключить, смотрит он или лежит в изнеможении, смежив веки.

Ликтор пнул его сапогом в бок.

Пантелеймон застонал.

– Не строй из себя инвалида!

Теперь Ликтор явно решил не повторять былой ошибки и садиться не стал – ни на порог, ни на землю. Он так и стоял, нависая над полумертвым протодьяконом.

– Ты, дурень, мог бы и сообразить, что я не стал бы рассказывать о процедурах, кои я отпускал местному люду, не будь я уверен в полной благонадежности оного. Преображение свершилось, и ветер готов разнести семена.

Он куражился, пуще обычного стилизуя свою речь не то под старинную, не то под простонародную.

В разудалом самозабвении он пнул протодьякона вторично.

– Не бей, – захрипел Пантелеймон. – Сейчас кончусь…

– Не сейчас. И не совсем кончишься. Ты кончишься как околоцерковный душегуб. Но зато ты продолжишься как воин. Практически бессмертный, если не дашь себя зацепить. Я научу тебя вещам, о которых на ваших базах и не слыхивали.

Он ударил Пантелеймона в третий раз.

Протодьякон взвыл.

– Думаешь, почто я тебя бью?! Да чтобы ты в последний раз вкусил человеческих ощущений, дурак… Больно тебе? А ты запоминай. Ты еще затоскуешь об этой боли… Ты волком будешь выть по ней – натурально, волком…

Его посулы кардинально расходились друг с дружкой. Обещание блаженства непоследовательно сменялось обещанием мук.

– Странно, – прокашлял Пантелеймон, – очень странно…

– Что тебе странно, недоумок?

– Странно, что дружки твои лесные тебя не разорвали… при таких-то понятиях…

– Тебе странно? А у меня оберег имеется…

Протодьякон протяжно застонал.

– Ох, мочи нет… черт тебя дери со всеми твоими оберегами… не понимаю я, голова раскалывается…

– Да и не понимай. Не напрягайся, я тебе покажу.

Ликтор рванул на груди рубаху, из проема вывалилось уродливое соломенное чучелко на шнурке.

– Видишь? Это местный, таежный… Без него все местные давно бы перемерли. Тут нечисть кишит просто.

– Как же они… тебя-то допустили до себя, эти местные?

– Очень просто. Захворает кто – придешь к нему, строго так скажешь: «Разденьтесь, больной!» – Подражая врачу, Ликтор расхохотался. – Всё, всё снимайте! – Он посерьезнел. – У меня не один год ушел, чтобы докопаться…

– Великое дело-то…

– Великое, – с детской запальчивостью возразил Ликтор. – Знаешь, какие они тут замкнутые? Черта с два пробьешься. Да ты на себе испытал…

– Ну, сымай тогда…

– Что? – Оборотень опешил. – Что ты сказал? – переспросил он.

– Что слышал… Сымай оберег…

– Как так? Почему это?

– Потому что это амулет языческий, сволочь!..

Внезапно Пантелеймон взвился стрелой и двумя ногами ударил Ликтора в грудь. Тот опрокинулся – больше от неожиданности, ибо был отменно крепок. Он никак не ожидал от умирающего противника такой прыти. Но в следующее мгновение он уже лежал, распростертый навзничь, а к горлу его, под бороду, была приставлена коса.