Ходячие мертвецы Роберта Киркмана. Нисхождение - Бонансинга Джей
В дополнение к десяти членам странствующей церкви Иеремии здесь было двенадцать жителей Вудбери – включая, кто бы мог подумать, Бена Бухгольца, – который присоединился к церковникам на последнем пути к забвению.
По слухам, ходившим среди самых религиозных жителей Вудбери, откровение снизошло на Бена всего несколько часов назад – и одни утверждали, что это стало его духовным возрождением, а другие не сомневались, что он просто пережил нервный срыв, – на заднем крыльце его многоквартирного дома на Пекан-стрит. Напившись, он поскользнулся и кубарем полетел с лестницы, а когда достиг земли, он оказался совсем другим человеком. Иеремия первым поговорил с ним, успокоил его и пообещал ему освобождение от страданий и вечную жизнь в мире, полном любви. Бен разразился рыданиями и обмяк в объятиях проповедника, как потерявшийся ребенок, который наконец-то нашел дорогу домой. Сахарная речь Иеремии была слово в слово такой же, с которой он целый день обращался к каждому из наиболее верующих обитателей Вудбери: «Приходи сегодня ровно в семь на наше “Всеобщее Причастие” с открытым сердцем и чистой совестью, и тебя заберут из этого ада. Господь возьмет тебя за руку и введет тебя в рай».
Иеремия искренне считал, что говорил правду, и отказывался верить, будто применяет хитроумные уловки, в использовании которых его обвинил Гарольд Стаубэк – это обвинение было предъявлено проповеднику после обеда, во время личной встречи в госпитале. Разговор шел на повышенных тонах. Теперь Гарольд был одним из трех членов Пятидесятнической церкви Бога, которые таинственным образом не присутствовали на арене в этот великий вечер. Кроме него, не хватало Уэйда и Марка, которые завершали важное задание в лесах к востоку от города. Но отсутствие этих прихожан не могло испортить исступленного восторга, который пронизывал проповедника до самых костей, пока тот поднимался по ступеням на самодельную кафедру.
Собравшиеся нестройно зашептали «аминь», после чего все стихло. Преподобный Иеремия зашел за стопку шин, украшенных полевыми цветами и деревянными крестами. К его лацкану был пристегнут маленький радиомикрофон. В лучах вечернего солнца его аккуратно причесанные волосы сияли золотом, а глаза блестели от чувств.
– БРАТЬЯ И СЕСТРЫ МОИ… СЕГОДНЯ МЫ ЗАМЫКАЕМ КРУГ. МЫ ГОТОВЫ, – его глубокий, низкий, зычный голос эхом отдавался от вспаханной почвы и пустых трибун. Вся его работа – даже вся его несчастная жизнь – была посвящена этой последней проповеди. Громила Дэн Гарлиц гордился бы им. – МЫ – ВСЕ ДО ЕДИНОГО – ОБРЕЛИ МИР С СОЗДАТЕЛЕМ НАШИМ. ПОМОЛИМСЯ, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ.
Несколько жителей Вудбери встревоженно переглянулись. Они ожидали массового крещения или какого-то группового введения в круг проповедника.
Но теперь они заподозрили подвох.
В миле к западу от арены, среди высоких деревьев на утесе Гейнсберга, два прихожанина Пятидесятнической церкви Бога сидели в кустах в окружении длинных теней и завершали ритуал призыва.
Сумерки практически сменились темнотой, со всех сторон слышались стрекот сверчков и кваканье древесных лягушек. Уэйд Пилчер и Марк Аброгест впопыхах возились с кнопками и переключателями небольшой системы оповещения, оставшейся еще от старых евангельских представлений, во время которых Иеремии приходилось пользоваться микрофоном, чтобы его услышали все старики в инвалидных креслах, сидевшие в задней части шатра. Размером с небольшой осушитель, работающая на батарейках система «Хиткит» представляла собой помятый усилитель с громкоговорителем наверху и удаленный приемник в задней части корпуса. На нем как раз загорелся зеленый огонек, и сквозь треск в динамике донесся голос проповедника:
– …И В ЭТОТ СВЯЩЕННЫЙ ВЕЧЕР МЫ ПРОСИМ ТЕБЯ ПРИНЯТЬ ВСЕХ ДЕТЕЙ ТВОИХ, СОБРАВШИХСЯ СЕГОДНЯ ЗДЕСЬ, В ТВОЕ БЛАГОСЛОВЕННОЕ ЛОНО…
Жутковатый, резкий голос проповедника эхом разнесся над лесистыми холмами и отозвался далеко за речкой Элкинс и за Дриппин-Рок-роуд, скользя по ветру, подобно крику ночной птицы. Уэйд и Марк переглянулись. Марк кивнул. Уэйд всмотрелся в темно-зеленую даль лоскутных полей, на которую постепенно опускалась фиолетовая завеса тьмы. Он поднес бинокль к глазам и принялся изучать окрестный ландшафт, слушая, как голос проповедника отражался от далеких холмов, сзывая стадо, подобно собачьему свистку.
– БОЖЕ ПРАВЕДНЫЙ, МЫ ГОТОВЫ ПРИКОСНУТЬСЯ К ПОДОЛУ ТВОЕГО ОДЕЯНИЯ. МЫ ГОТОВЫ. НИСПОШЛИ НА НАС СВОЮ БЛАГОДАТЬ, КОГДА МЫ ПРИМЕМ ЭТИ СВЯТЫЕ ДАРЫ…
Громкий голос проникал в тенистые лощины, в заросшие овраги и густые сосновые перелески, где бродили истерзанные ходячие, которые кусали воздух и хватали руками пустоту. Звук тревожил их, подбирался к ним все ближе, пока они не пошли на голос, на путеводный маяк, на клич, на призыв…
– …МЫ ВВЕРЯЕМ СВОЮ СУДЬБУ ТЕБЕ В РУКИ, БОЖЕ ВСЕМИЛОСТИВЫЙ, МЫ ВПУСКАЕМ ТЕБЯ В СВОИ СЕРДЦА. УСЛЫШЬ НАШУ МОЛИТВУ, ПРИВЕДИ НАС НА ЗОЛОТЫЕ БЕРЕГА, ЗАБЕРИ НАС С СОБОЙ…
В далеких лесах, в долинах и на холмах, среди искореженных машин на пустынных перекрестках, в глубинах заброшенных сараев и элеваторов просыпалось все больше и больше мертвецов, которые неуклюже шагали на звук, с трудом перебирались через русла пересохших ручьев и карабкались на глинистые холмы, ведомые надеждой урвать кусок человеческой плоти.
– …МЫ ИДЕМ, ГОСПОДИ, МЫ УЖЕ СЕЛИ В ЭКСПРЕСС, НЕСУЩИЙ НАС ПРЯМО В РАЙ…
Уэйд посмотрел на часы. До начала следующей стадии призыва оставалось менее пятнадцати минут. Он кивнул Марку.
Затем мужчины быстро подхватили рюкзаки и оружие и зашагали по каменистой, заросшей травой дорожке, которая вела прямо в Вудбери.
Было семь часов сорок шесть минут вечера по Стандартному восточному времени.
Над гоночным треком царила тишина. Проповедник заплакал. Он не стал привлекать к этому внимания, просто опустил голову, позволил одинокой слезе сорваться с кончика его волевого подбородка и продолжил:
– ЭТИ ДАРЫ, ГОСПОДИ, СИМВОЛИЗИРУЮТ СОБОЙ ПЛОТЬ И КРОВЬ ТВОЕГО ЕДИНСТВЕННОГО СЫНА… ПРИНЕСЕННОГО В ЖЕРТВУ РАДИ НАШЕЙ ЖИЗНИ… ЭТО СИМВОЛ ТВОЕЙ ЛЮБВИ.
За проповедником в тенистом проходе появились Риз и Энтони, в руках у каждого было по стальному подносу из госпиталя, на которых были разложены Святые Дары.
Почувствовав, как нарастает напряжение, Иеремия сыграл на нем с невозмутимостью блестящего дирижера, подходящего к кульминации симфонии.
– И ТЕПЕРЬ, ОДИН ЗА ДРУГИМ ВЫХОДЯ ВПЕРЕД, ЧТОБЫ ПРИНЯТЬ ПЛОТЬ И КРОВЬ ХРИСТОВУ, МЫ ВОЗВЕЩАЕМ О СВОЕЙ ЛЮБВИ К ТЕБЕ, ГОСПОДИ, И РАДУЕМСЯ ТВОЕМУ ОБЕЩАНИЮ ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ В РАЮ.
Несколько старых членов церкви вышли на арену с грунтового трека. Они подняли руки во вселенском жесте истинной веры – их ладони были обращены к небу, лица опущены в благоговейном экстазе. Остальные выстроились в очередь за ними и сцепили руки на груди в ожидании Даров.
– ДА ВОЗРАДУЕМСЯ МЫ, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ, ПРИНИМАЯ ЭТОТ ЖЕРТВЕННЫЙ ХЛЕБ, ВО ИМЯ ОТЦА, И СЫНА, И СВЯТОГО ДУХА…
Иеремия подошел к кромке поля. Риз и Энтони протянули ему подносы, чтобы он осмотрел отравленные Дары.
– МЫ ДАРУЕМ ТЕБЕ СВОИ ЖИЗНИ, ГОСПОДИ! – воскликнул Иеремия своим музыкальным баритоном, повернулся к подносу и взял первый кусочек ядовитого пресного хлеба. – ВО ИМЯ ВСЕХ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ НАШИХ, ПАДШИХ В БОРЬБЕ, МЫ ПРИНИМАЕМ ЭТОТ СВЯТОЙ ХЛЕБ.
Первый прихожанин подошел к нему.
Старый Джо Бресслер, семидесятитрехлетний пенсионер, который помогал женщинам из церковной группы готовить ритуальную пищу на кухне «Дью Дроп Инн», теперь на дрожащих ногах стоял перед проповедником. Его исчерченное глубокими морщинами лицо было обращено к небу. Он закрыл глаза и открыл беззубый рот. Несколько вставных зубов на верхней челюсти были грязны, дыхание его было несвежим. Иеремия положил кусочек хлеба на язык старику, после чего Джо закрыл рот, разжевал хлеб и проглотил его.
Улыбка, озарившая лицо Джо, была красноречивее всяких слов. Вот стоял человек, который сорок три года владел продуктовой лавкой в неблагополучном районе Таллахасси под названием Френчтаун, который отворачивался, когда бедные соседские ребятишки забегали к нему, чтобы украсть подгузники и детское питание, который принимал у местных мамаш поддельные талоны на еду, который почти пятьдесят лет был женат на одной женщине и не имел детей, но все равно всем сердцем был предан своей Иде, любовь к которой продлилась ровно до того дня, когда она обратилась и ему пришлось разбить ей голову мотыгой. Улыбка, воссиявшая на этом иссохшем, сморщившемся лице, была улыбкой облегчения, лебединой песней человека, который прожил самую полную и яркую из жизней.
