Юрий Нестеренко - Черная Топь

— Даже если б я тебя послушал — думаешь, на этот раз они бы мне простили? Ты хочешь, чтобы из меня сделали донора?

— Нет, папочка, нет, они не сделают, я упрошу их, я буду умолять, они должны понять, что это моя заслуга, они не могут не учитывать, и им нужен учитель, только, пожалуйста, ПОЛОЖИ РУЖЬЕ!

— Лида, Лида, — вздохнул Лыткарев. — Что они с тобой сделали. И с нами со всеми.

Она опустила пистолет, вздрагивая от своего беззвучного, бесслезного плача.

— Прости меня, папа, — сказала она. — Ты прав. Они не станут меня слушать. Не хочу, чтоб ты мучался! — она вскинула пистолет и выстрелила почти в упор.

Тяжелый удар в грудь отбросил Николая Кондратьевича назад. Но, уже падая, он успел в последний раз нажать на спусковой крючок. Два ствола жахнули одновременно, снося Лиде верхнюю половину черепа.

От ее лица остались только губы и подбородок. Что-то скользкое и дурно пахнущее шмякнулось на щеку Сергею. Рука, державшая пистолет, разжалась, и оружие выпало на асфальт. То, что было некогда Лидой, растопырив руки и отвратительно дергаясь, медленно побрело по улице Ленина — мимо шарахнувшегося в ужасе Коржухина, мимо расступавшихся игнатьевцев, в сторону центра.

Надо отдать должное Сергею — он пришел в себя раньше, чем его враги. Он нагнулся и схватил ружье, одновременно засовывая руку в карман мертвого Лыткарева. Но там больше не было патронов. Тогда Сергей схватил пистолет, оброненный Лидой.

— Назад, суки! — заорал он страшным голосом, седлая велосипед, и выстрелил в первого попавшегося. Вооруженный лопатой дедок, как видно, рассчитывавший на последний шанс заработать бессмертие, согнулся и упал на колени, прижимая руки к окровавленному животу.

Сергей мчался по улице, изо всех сил работая педалями. Левой рукой он держал руль, а правой стрелял по тем, кто пытался преградить ему дорогу. Не все выстрелы вышли столь же меткими, как первый, но, похоже, должный эффект они производили. Однако настал, разумеется, момент, когда обойма опустела.

Сергей был уже на окраине, но еще не за пределами Игнатьева. И какие-то еле различимые во тьме фигуры выступили на дорогу, преграждая ему путь.

Мозг Сергея работал еще быстрее, чем его ноги. Он сунул руку в сумку и выхватил бутылку с водой.

— Коктейль Молотова! — заорал он. — Сожгу на хер!

Бутылка полетела вперед и успешно разбилась о чью-то голову. Остальные шарахнулись в сторону; кто бы они ни были — люди или мертвяки — огня они явно боялись. Когда же они осознали, что стали жертвами блефа, Сергей уже пронесся мимо. Ему повезло — ни один из осколков бутылки не попал под шину.

Слева из темноты выступил прямоугольник знака. Сергей не видел букв, но и без того прекрасно знал, что слово «ИГНАТЬЕВ» зачеркнуто на нем жирной красной чертой.

Однако расслабляться было рано. Сзади — правда, достаточно далеко

— слышался стук копыт.

Дорога мало подходила для скоростной езды на велосипеде — несколько раз Сергея так подбрасывало на ухабах, что он едва удерживался в седле. Тем не менее, пока что, судя по звуку, расстояние между ним и преследователями не сокращалось. Видели ли они его на таком расстоянии? Коржухин надеялся, что нет. Сам он боялся оборачиваться на полной скорости, да и мало что разглядел бы в темноте.

Справа показался мертвый грузовик. Памятник участникам заговора, последний из которых пал сегодня ночью… Стало быть, это было не пятнадцать, а двадцать лет назад. Ну да какая разница…

В этот момент велосипед тряхнуло на очередной колдобине, Сергей, выписав зигзаг рулем, сумел-таки удержать равновесие, но в тот же миг что-то лязгнуло и брякнуло об асфальт, и педали закрутились подозрительно легко.

«Цепь! — понял Сергей. — Цепь соскочила! Проклятая старая рухлядь!»

Он затормозил и соскочил с велосипеда. К счастью, короткая летняя ночь была уже на исходе, и мрак стал не таким непроглядным — так что ему удалось увидеть валяющуюся на асфальте цепь. Подхватив ее и взяв за рулевую стойку велосипед, Коржухин нырнул в лес справа от дороги.

К тому времени, как преследователи достигли грузовика, он успел отбежать не слишком далеко (тем паче что бежать приходилось с велосипедом). Судя по звуку, всадники остановились у машины. Сердце Сергея ушло в пятки; он простерся на земле, вжимаясь в сырой мох. Но, очевидно, его все-таки не видели: игнатьевцы лишь проверили, не прячется ли он в кабине или в кузове, и поскакали дальше.

Сергей поднес к глазам кулак с намотанной цепью и только тут понял, что дело обстоит намного хуже, чем он полагал. Цепь не просто соскочила — она порвалась. Он опять разразился мысленными ругательствами по адресу старого велосипеда; однако, проведя пальцем по краю разорвавшегося звена и внимательно рассмотрев его, насколько позволяли предрассветные сумерки, Сергей понял, что велосипед тут не виноват. Цепь повредило пулей — видимо, той самой, которая пробила ему штанину. Хорошо еще, что цепь продержалась так долго…

Он бросил бесполезный уже велосипед (сунув в карман цепь — какое-никакое, а оружие) и зашагал дальше в лес. Ему пришла в голову мысль, что у брода его может ждать засада, так что он продолжал идти на север, перпендикулярно дороге. Лишь пройдя по тайге несколько километров, он вспомнил, что забыл отвязать от велосипеда сумку с едой, но уже не решился вернуться…

Двумя неделями позже где-то на необъятных просторах сибирской тайги шестеро молодых людей — четыре парня и две девушки — сидели на поляне вокруг костра. Несмотря на молодость, они не были обычными городскими ребятами, ищущими экзотики и романтики в лесу сразу же за чертой города; нет, то были опытные туристы, которые знали, что делали, когда забирались в таежную глушь, за сотни километров от цивилизации. Вечерело. Путешественники отдыхали после очередного дневного перехода; одна из девушек — сегодня была ее очередь — варила ужин, старший группы (его звали Миша, и он действительно был старше других) пел под гитару что-то КСПшное, перемежая известных и чтимых в туристической среде бардов своими собственными песнями. Остальные слушали, хотя кое-кто просто беззастенчиво дремал. В общем, ничто, кроме вездесущих комаров, не нарушало идиллической картины, когда вдруг на поляну вышел еще один человек.

Он появился именно вдруг, внезапно и бесшумно выйдя из-за деревьев

— но не внезапность была причиной того, что девушка, поднявшая глаза от котелка, испуганно вскрикнула, а Миша, отложив гитару, придвинулся на всякий случай к лежавшему неподалеку ружью. Вид неизвестного действительно внушал оторопь. Ему было, наверное, лет пятьдесят, он был совершенно сед и страшно изможден. Лицо его, неестественно бледное и в то же время все в красных пятнах от укусов гнуса, казалось какой-то кошмарной маской. Его куртка и брюки были невероятно грязны, и все же можно было различить, что они отнюдь не того фасона, который предпочитают путешествующие или работающие в тайге; человека в таком наряде (только, разумеется, чистом) куда естественней встретить на улицах мегаполиса. Он был бос, или, точнее, на ногах его сохранились заскорузлые от крови и грязи остатки носков. С его правого кулака свешивалась намотанная ржавая велосипедная цепь.