Галина Гордиенко - Большая книга ужасов. 46 (сборник)

Тревожную мысль, что он подбрасывает другу бомбу, Гришка торопливо отгонял от себя. В конце концов, он достаточно мучился, а Серый может вообще не понять, что у него в руках. Бабушка же с Тимкой не чувствуют ничего. Не говоря уж о маме с папой. Правда, Серый художник. Но он не верит в необычное! Значит, в безопасности.

Гришка болтал с другом почти сорок минут. Но как только подводил Сергея к разговору о своей картине, у него будто язык немел, до того становилось тошно.

Гришка не был о себе излишне высокого мнения. Прекрасно знал, что ленив. Разболтан. Любит приврать. Если честно, это порой сильно упрощало ему жизнь. Обожает вкусно поесть. Избегает ответственности. Терпеть не может школы – если бы не рисование и Карандаш, то половину уроков прогуливал бы…

Но Гришка никогда не считал себя подлецом. При всех своих недостатках он не терял самоуважения. Почему-то интуитивно считая себя нормальным парнем, даже… стоящим.

А теперь он пытался переложить свои проблемы на плечи Серого, которого всю жизнь считал другом. И который считал другом его, Гришку. Не просил Ильина о помощи, а подло подставлял его. Ведь, если честно, стопроцентной уверенности, что Серый будет в безопасности, у Гришки не было.

Лапшин болтал с другом и впервые испытывал странную брезгливость к себе. Потому что подспудно пытался успокоить собственную совесть, нашептывая ей, что вообще все это глупости, игра, сюр. На самом деле ничего странного не происходит, жизнь скучна, размеренна и неинтересна. Просто он, Гришка, заигрался и запутался. Настолько пытался вжиться в идею Желязны, что принял ее…

Под таким соусом Гришка вроде бы не выглядел подонком, но… не в собственных глазах.

В результате Лапшин так и не решился предложить Сергею свою картину и положил трубку с ощущением, что он полный кретин. И со странным облегчением: если эта зверюга и достанет, дотянется до него, он, Гришка Лапшин, хотя бы уйдет человеком.

Гришка с горечью усмехнулся: да, он шалопай. Так считали мама с бабушкой.

Но и только.

Едва коснувшись головой подушки, Гришка как провалился куда. Ему даже показалось, что он и не засыпал. Просто закрыл глаза и очутился там.

Это было неправильно!

Невозможно!

Даже нечестно!

Повторяя себе эти слова, Гришка еле продирался сквозь густую, проволочной жесткости, путаную траву. Странные перистые растения роняли ему на голову тяжелые капли с широченных темно-зеленых листьев. Клубящийся над землей желтоватый туман снижал видимость до нескольких жалких метров.

– Заррраза, ничего не рассмотреть толком, – отводя в сторону очередную ветвь, с досадой пробормотал Гришка.

Поднимая голову, он видел над собой низкое свинцовое небо и плавающее в нем плоское, багровое, неяркое солнце. Точно такое же, как на его картине. Только очень жаркое и еще более мрачное, странно опасное.

Монотонность движения раздражала и вызывала сонливость. Гришка просто чувствовал, как тупел. И тихо радовался, что его врага рядом нет. Наверное, тот ушел на охоту, не чувствуя Гришку близко от полотна, у своеобразной границы между мирами.

Уши будто ватой заложило, нереальная для любого мира тишина настораживала и пугала. Влажный, до предела насыщенный различными испарениями воздух был осязаемым, как вода. Одуревшему от тишины Гришке казалось – его можно ножом резать. Не воздух, какой-то студень.

Вдруг что-то изменилось. Уставший Гришка даже сразу не понял, что именно. Но из осторожности застыл на месте, пытаясь определиться. И облегченно выдохнул, разводя ветки руками: ручей, хоть что-то новое. Теперь Гришка слышал звон ручья, он пробивался сквозь вязкую тишину, первые живые звуки здесь.

Спускаться к воде Гришка не стал, хотя жажда мучила давно. Но и уйти хотелось подальше, чувство опасности все усиливалось и ощутимо давило.

Гришка судорожно сглотнул и с трудом заставил себя двигаться дальше.

Абсолютно иррациональный, необъяснимый страх все усиливался. «Проснуться бы, – беспомощно подумал он. – Или я не сплю?»

Гришка из последних сил бежал вдоль ручья, стараясь не удаляться от воды, а за ним шла, катилась странная удушливая волна. Появилось уже знакомое чувство взгляда в спину. Только на этот раз бессильной ненависти Гришка в этом взгляде не чувствовал. Только уверенность – жертва никуда не денется.

Поняв, что с ним собираются играть, как с жалкой мышью, Гришка в ярости бросился в воду. И… проснулся.

Сев в смятой постели, Гришка долго не мог отдышаться, сердце билось так сильно, что было больно.

Гришка стянул мокрую – от испарины? – футболку. Промокнул влажные волосы. И вдруг застыл, глядя в темноту. Гришка внезапно понял, чего еще не хватало его картине.

Он знал – писать нужно сейчас, пока чужой мир живет в нем, пока он сам еще толком не проснулся.

Гришка не снял полотна со стены, не стал устанавливать его на мольберт. Он собирался писать тишину мира, в котором разум еще не проснулся. Именно она была ключом к нему, но как это сделать…

Гришка стоял, всматриваясь в кусочек джунглей и восстанавливая в памяти то, что недавно видел. В его ушах вновь зазвенел ручей, в спину вновь с насмешливой уверенностью смотрел… зверь?

Уже не зверь.

Не совсем зверь!

Гришка внезапно каждой своей клеточкой почувствовал, что новый, невиданный мир буквально дрожит на кончике его кисти. И он, Григорий Лапшин, сейчас подарит ему будущее.

Проснувшийся Тимка длинно зевнул. Обернулся на комнату хозяина, и вдруг что-то его насторожило. Доберман подобрался. Его уши плотно прижались к черепу, и раздалось низкое, какое-то горловое рычание. А в глазах Тимки все сильнее разгорались янтарные огоньки.

Пес одним прыжком оказался у детской и лапой привычно распахнул дверь. Увидел хозяина и жалобно заскулил. А потом оттеснил Гришку от полотна, наваливаясь на него всем весом и толкая в сторону. И глаза его светились в темноте.

«Почти волчьи, – ошеломленно подумал Гришка. – Надо же, впервые что-то почуял…»

Гришка дрожащей рукой положил кисть. Понял – ему нечего добавить. Он посмотрел на свои джунгли и ничуть не удивился, перехватив знакомый взгляд из чащи. Гришке даже показалось – листья еще дрожали, стряхивая с себя воду.

Гришка почему-то не сомневался: пока он не докажет этой уродливой твари, что он, Гришка, не жертва, не будет ему покоя. Мало того, когда-нибудь Гришка может не проснуться, зверь, в конце концов, его достанет там. Если Гришка будет играть по его правилам, попадая в тот мир по чужой воле, не по своей.

Надо подготовиться. Тварь мельче его, но ведь зубы и когти… И тянуть нельзя, лучше все сделать сегодня, сейчас, есть решимость.