Шахта - Дэвид Джеймс Шоу
Но в последнее время здание вело себя довольно странно.
Информация, которую он воспринимал органами чувств, казалась искаженной и несла скрытые данные, словно помехи от какого-то слишком далекого радиосигнала. Так он себя чувствовал, когда слишком быстро принимал лекарства или пил слишком много кофе – сводило челюсти, пульсировало в висках, а бесполезная бдительность раздражала его. Здание вело себя так, словно было на взводе. Испытывало тревогу. Или паранойю.
Может, паровое отопление испортилось и начало загрязнять воздух, отравляя жильцов, из-за чего те галлюцинировали. Только этим утром, пока его верный кофейник шипел и плевался, он заметил, что диван отодвинулся от южной стены примерно на пятнадцать сантиметров. Это был подержанный двухместный диван, но Эдгар, с журналами и с закусками, которые он ел, пока смотрел телевизор, помещался на нем вполне комфортно. Он поразмыслил над этой аномалией и пришел к выводу, что неуклюже с него встал. Потом заметил, что уродливая решетка парового радиатора, прикрученная к стальной пластине в полу шестью ржавыми болтами, отлитыми еще в Первую мировую, находилась на таком же расстоянии от стены. Это не диван отодвинулся от стены, а стена отъехала назад.
На южную стену Эдгар повесил одну-единственную фотографию в рамке – пожелтевший снимок Мэй Линн, сделанный в студии. Он лежал лицевой стороной вниз на участке пола, которого раньше не существовало. К счастью, тонкое стекло не разбилось. Эдгар поднял снимок, на мгновение придался воспоминаниям о своей первой лучшей жене и подошел к стене, чтобы вернуть его на место.
Гвоздь, на котором висела фотография, исчез. Как и дырка от гвоздя. Эдгар потратил девять лет на то, чтобы запомнить топографию некачественной покраски, намалеванной криворуким Фергусом на его стенах. Текстура стен задерживала грязь, пыль и жир в выпуклых разводах. Теперь эти разводы исчезли.
Словно здание забыло стену, потом вспомнило ее, но неверно.
Он почувствовал справедливый укор из-за своего возраста. Всю жизнь его забавляли высокомерные шутки над болезнью Альцгеймера и старческим слабоумием. Сейчас же они казались совсем несмешными. Он был старым и одиноким. Приложил столько усилий, чтобы сохранить достоинство, которое для него было очень важно. И теперь он его терял.
Обычный пожилой гражданин сделал бы свой возраст оружием и размахивал бы им перед ухмыляющимися лицами представителей молодого поколения. Но Эдгару это было совершенно неважно. Он наслаждался репутацией местного ворчуна. И полностью контролировал свой образ – боже, разве не в этом весь смысл? Ему было плевать на мнение потасканных и убогих квартиросъемщиков; для их удовольствия он играл роль, которую сам и придумал. Несомненно, они считали его старым пердуном с приветом. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. А последним всегда смеялся он.
На войне Эдгар понял, что лучший способ победить врага – принудить его к недооценке тебя. Какое ему дело до мнения кучки иммигрантов, наркоманов и бродяг, которых он видел во время той небольшой облавы?
Другое дело – миссис Рохас. Она была хорошей старой женщиной. Годами Эдгар знал ее только по номеру квартиры – «207». Однажды он нарушил собственное правило и завязал с ней разговор в прачечной. Она была такой же, как он: крепкой, прямой – настоящий боец. Он уже мечтал однажды надеть для нее свой шелковый галстук… Но вдруг она исчезла. Еще один хороший человек вытеснен неумолимым ходом времени и желанием Кенилворт Армс стать еще порочнее. Вот она жила в квартире над ним, а на следующий день исчезла без следа, даже записки не оставила. Эдгар понял, что это произошло, когда звуки наверху изменились. Это были не ее звуки. Многие из шумов, которые слышал Эдгар, сбивали с толку, не поддавались интерпретации. Но он понял, что она ушла. Переехала туда, куда обычно переезжают престарелые дамы, стесненные в средствах, чтобы сбежать из ловушки бедности или поселиться в более респектабельном районе.
Черт. Фигура у нее тоже была ничего.
Эдгар выгнул спину по пути в ванную комнату и несколько позвонков щелкнули. Надо ополоснуть лицо, промыть глаза и разобраться с тем, что тяготило его сердце, пока мысли не стали разрушительными. Он был в здравом уме. То, что произошло с диваном и стеной, имеет рациональное объяснение. Вот главная награда возраста и терпения – время на то, чтобы во всем разобраться.
«Черт, подумал он, если бы я во всем разобрался, то был бы тинейджером».
Над потолком раздались шаги. Новый жилец, парень из такси, готовится ко сну. Прошлой ночью он не спал до рассвета. Он не разбудил Эдгара, но Эдгар все равно это знал.
Эдгар хотел было принять ванну, чтобы очистить поры и голову, но передумал. Не хотел нарушать распорядок дня.
Как и в других квартирах, расположенных в северо-восточном углу здания, ванная Эдгара проветривалась с помощью небольшого окна, выходящего в вентиляционную шахту. Он заколотил свое несколько лет назад и донимал Фергуса, пока этот карлик не пришел к нему со шприцем для уплотнения швов и бесконечным запасом белой эмульсионной краски. С самого начала Эдгару не нравился нездоровый промышленный аромат шахты. Воздух можно получить в гостиной. Он жил в угловой квартире, и если открыть оба окна, то можно проветрить комнату за пару секунд, с помощью матери-природы, а не этого уродливого иллюминатора в ванной. Его можно разбить локтем, когда принимаешь душ.
За окном устрашающе завывал ветер. Его порывы пытались вогнуть оконные стекла, обдавая их снегом.
Выйдя из ванны, Эдгар обнаружил новую трещину на стене, где ранее висела фотография Мэй Линн. Ее не было, когда он искал пропавшую дырку от гвоздя. Здание осело, подумал Эдгар. Метель его раскачала. Шторм наверняка способен изменить внутренние стены. Темно-бордовая тонкая трещина начиналась у плинтуса и ветвилась по стене, заканчиваясь на уровне примерно одного метра. Лучше подумать об этом за завтраком. А потом заставить Горбуна из Кенилворта замазать ее. Сам Эдгар будет играть роль ворчливого старика и приправлять каждое его действие едкими комментариями. Ха!
Пока он готовился ко сну и размышлял о том, как будет вести себя в присутствии управляющего, трещина продвинулась еще на тридцать сантиметров – с шепчущим звуком разламываемого хлеба. Вверху она раздвоилась, словно змеиный язык, и выплюнула облачко древесной пыли.
Эдгар подпрыгнул от неожиданности, но
