Галина Вайпер - Синяя звезда

Я посмотрела на Расмуса:

– Ну что, будем дожидаться твоего страха?

Он перекосился, но, как оказалось, совершенно напрасно. Его страха мы не дождались, вместо него на нас налетели толпы совершенно омерзительных монстров, полуразложившихся покойников, раздолбанных скелетов и тому подобной мерзости. Они все целенаправленно летели к моему зеркалу, устроив перед ним безобразную толкучку, пихая и отталкивая друг друга, меняя свой отвратительный облик на нечто настолько прекрасное, что у меня даже немножко сердце защемило от нежности к волнующейся вокруг нас мерцающей красоте.

Я неодобрительно покачала головой.

– Как все-таки однообразны человеческие страхи… А твой?

– Я ж тебе говорил, – с нескрываемым облегчением заявил Расмус, – что я единственный и неповторимый. Моего здесь нет, и, значит, все в порядке. Тебе не кажется, что им не до нас?

Столпотворение усиливалось, тучи тошнотворных уродов налетали, не обращая на нас ни малейшего внимания, растворяясь во мраке ночи, становясь изысканными светящимися линиями, мелькающими в воздухе в волнующем, ликующем танце.

– Может, им еще одно зеркало слепить? Пока они друг друга не подавили? – обратилась я к задумчиво созерцавшему происходящее Расмусу.

– Да хоть десяток, – согласился он. – Пусть им будет хорошо.

Десяток, на мой вкус, было чересчур, но, подумав, я решила, что лучше больше, чем меньше. Такой счастливой толпы мне в жизни видеть не приходилось. Восхищение этих ребят собственной персоной меня удивляло, ведь друг друга они видеть всегда могли. С другой стороны, рассудила я, осознание именно собственной привлекательности не может не греть душу. И тут в мою глупую голову пришла мысль, что я только что продемонстрировала всей этой инопланетной своре ее красоту, предварительно если и не обидев, то ничем и не обрадовав Расмуса. А ведь он, очевидно, был задет моими словами…

– Ой! – и это было единственное, чем я могла в тот момент выразить свои чувства.

Танец света вокруг зеркал начал уплотняться, зеркало поднялось в воздух и поплыло куда-то к чертовой матери, за ним отправились и все остальные.

– Куда это они? – поинтересовалась я у Расмуса, виновато взглянув на него.

– Похоже, в сторону космодрома, – проводив их взглядом, бесстрастно констатировал он, потом устремил на меня свой взгляд, сияющий золотыми искрами в беспросветной темноте. – Значит, страшный и рогатый, так, Холли? А?

– Расмус…

– Что? – он сложил руки на груди и уставился на меня.

– Что?

Я подошла к нему, бесстрашно посмотрела на него:

– Хочешь узнать правду, капитан Макмиллан? Ты прекрасен, потому что я люблю тебя…

Судя по его лицу, теперь рогатой и страшной стала я. Он растерялся, разволновался, его руки бессильно обрушились вдоль туловища…

– Почему ты мне этого никогда не говорила? – с горечью осведомился он.

А я спокойно продолжила:

– Потому… Потому что, Расмус, я не понимаю, как могу по-настоящему любить тебя, если ты мне только снишься? Я прихожу в этот сон раз за разом, потом ухожу. Прихожу и ухожу… и скоро я снова уйду… и уже чувствую, что ухожу… и я не уверена, что снова вернусь… Сны не бывают вечными, они кончаются, и тем плохи… хотя иногда именно этим и хороши… Мне трудно расставаться с тобой, Расмус, мне не хочется расставаться, но я ухожу…

Где-то у горизонта начали взлетать вверх, один за другим, огни кораблей, но я уже уходила… и ушла.

В растерянности я хлопала глазами, вспоминая остатки сна. Неужели в этот раз удалось что-то запомнить? Какая-то чертовщина мне снилась, это точно, не иначе, как женской фантастикой навеяло. Потрясла головой, и последние остатки сна молниеносно покинули ее. Пошарила в голове – полная пустота, и тогда я злобно стукнула кулаком по борту. Черт! Сколько можно! Кулак жалобно заныл, и я очнулась. За что я себя так? Ну, не получается вспомнить свои сны, что ж теперь, давиться, что ли? Было бы из-за чего, сон – он и есть сон, был и прошел, ушел, исчез, растворился.

А я снова здесь, да и все остальное располагается на своих привычных местах. Что ни говори, а постоянство успокаивает. Мужики галдят в рубке над головой, чувствительно болтает корыто, предназначенное судьбой для перемещения нас во времени и пространстве. И я сейчас слезу с полки, где периодически хранюсь, и обычным порядком отправлюсь пить чай, а если повезет, то и кофе – если от него хоть что-то еще осталось.

Следуя заведенному, как будильник, порядку, я выбралась из кубрика. Оказалось, что шум создавали всего трое человек, команда в полном составе. Они восторженно таращились на неисчислимые косяки какой-то мелочи под днищем, отражаемую их новым японским эхолотом. Глубина под нами периодически менялась под воздействием набегавших волн, каждый раз приближавших нас к небесам не меньше, чем на полметра, а рыбьи толпы, безразличные к происходящему над ними, целеустремленно плыли и плыли куда-то по своим рыбьим делам.

Я почему-то позавидовала им. Плыть в темной тишине и глубокой невозмутимости, бездумно плыть… была бы я рыбой, тоже ни о чем не думая, плыла бы куда-то, не обеспокоенная грядущим, которое пугает нас, еще не успев наступить. Интересно, знают ли они, куда плывут? Или их, движимых инстинктом, на который они в безразличном спокойствии полагаются, несет по мере насущной необходимости туда, куда они стремятся, сами не зная того? А я… Какая необходимость тащит меня неизвестно куда, к черту на рога? Какая сила несет, не давая даже возможности сопротивляться? Почему я не рыба, почему не летаю?

Почему-то эта идея настолько глубоко задела мою истерзанную собственными усилиями душу, что я посвятила самосозерцанию почти все время до вечера, тем более что все обстоятельства к тому располагали. Книга в меня упорно не лезла, несмотря на еще две предпринятые попытки. Роман с Юриком толклись в лаборатории, подготавливая оборудование, команда ко мне почти не приставала, поскольку до них, наконец, дошло, что ем я немного, а в такую болтанку мой желудок сводит свои потребности до самого минимума. Курить в полуукачанном состоянии не хотелось, так что мне оставалось только вертеться с бока на бок со скоростью, прямо пропорциональной интенсивности посещавших меня мыслей.

Мою мыслительную чесотку прервал Роман, весело обрушившийся в кубрик.

– Да ты не спишь! Вот чудеса, никак не ожидал! Я собираюсь на берег, кобеля выгуливать. Могу и тебя выгулять заодно.

Разве откажешься от такого заманчивого предложения, да еще и высказанного в столь церемонной форме?

Судно деловито поплюхало своим курсом дальше, а наша лодка свернула в небольшую бухточку, уткнувшись носом в широкую и толстую полосу фукусов на самой границе воды и суши. Ковыляя по их скользкой, подвижной, рассыпающейся массе, чувствуя под подошвами щелчки лопающихся воздушных пузырей на ветвях, я кое-как выбралась на устойчивый грунт.