Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

Тем временем отца Сергия доставили в медпункт, где диагностировали нервный срыв и сделали укол успокаивающего. Еще через десять минут прибыла карета скорой помощи, которая отвезла притихшего священника в Центральную Клиническую больницу, где ему предстояло пробыть по меньшей мере пару недель.

И здесь нельзя не отметить отзывчивость и благородство сотрудников Администрации Президента. Уже на следующий день отец Сергий получил красивую открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, дальнейших успехов на стезе служения Церкви и надеждой на долгое и плодотворное сотрудничество. Подписана была открытка сопредседателем комиссии И.С. Добрым-Пролёткиным.

День для Карла Иммануиловича выдался необыкновенно хлопотным. После заседания комиссии, отмеченного глупым и неприятным инцидентом, последовало совещание у Загорского. Добрый-Пролёткин, похоже, окончательно запутался в собственных хитроумных построениях, и требовался срочный мозговой штурм, чтобы вернуть событиям правильное направление. Вопрос в одном: какое направление считать правильным, и где находится конечная точка? Во всяком случая — не там, куда ведет Иван Степанович. Именно поэтому все совещание Гофман промолчал, размышляя о мерах противодействия планам Доброго-Пролёткина, мерах осторожных и деликатных, способных помочь достижению правильного результата и при этом не вызвать ненужного скандала.

Домой Карл Иммануилович попал около полуночи. Отпустил машину, прошел мимо сонного консьержа и только собрался вызывать лифт, как зазвонил мобильный.

— Я слушаю.

Гофман никогда не смотрел на определитель номера, прежде чем ответить, сам он объяснял, что это неискоренимая привычка, пришедшая из советского прошлого. Звонит телефон — значит надо поднимать трубку.

— Карл Иммануилович?

— Да, я вас слушаю.

— Здравствуйте, это Виктор Колхозных.

— Да-да, узнал.

— Карл Иммануилович, мы можем сейчас встретиться?

— А не поздно?

— Уверяю вас, встреча, прежде всего, интересна вам.

— Хорошо, давайте.

— Машина ждет у подъезда.

— Выхожу.

— С нетерпением жду.

Виктор Петрович Колхозных — это человек, чье приглашение игнорировать было неразумно. В российском списке Форбса он уверенно занимал шестую строчку. Сам Виктор Петрович, правда, считал, что должен находиться на первом месте, и в преуменьшении его состояния виноваты завистники. Вообще-то, обе оценки были неправильными, на самом деле он был третьим, пропустив вперед только двух сенаторов, которые, к слову, в Форбсе не упоминались вообще.

Вполне возможно, неточности возникли ввиду сложности определения реальной стоимости активов — двух металлургических и трубопрокатного заводов, десятка угольных шахт и разрезов, порта на Черном море, транспортных и телекоммуникационных компаний, нескольких банков, а также невообразимого количества всяческой недвижимости в столице.

Через полчаса Мерседес с Гофманом на заднем сиденье въезжал в ворота поместья Колхозных на Рублево-Успенском шоссе неподалеку от Жуковки.

Дверцу машины распахнул дворецкий в расшитом мундире, стилизованном под XVIII век. Виктор Петрович предпочитал русский классицизм — поместье походило на дворцовый комплекс Екатерининских времен, несколько испорченный кондиционерами и спутниковыми антеннами на крыше.

Колхозных встретил Гофмана в каминном зале. Антураж для делового разговора был неожиданным — интимный полумрак, дрожащее пламя камина и канделябрами с восковыми, судя по запаху, свечами. Перед камином стояли два кресла, обитые зеленой кожей, и столик с коваными ножками и дубовой столешницей. На столе — лист бумаги, плотно скрученный в свиток, небольшая шкатулка из красного дерева, бутылка и два бокала.

Хозяин вышел навстречу, широко раскинув руки, словно желая обнять гостя.

— Карл Иммануилович! Рад, весьма рад!

— Мое почтение, — Гофман сухо поздоровался, и при этом ловко увернулся от объятий.

Колхозных рассмеялся и широким жестом показал на кресло:

— Садитесь! Чувствуйте себя как дома!

Гофман поблагодарил и сел.

Было видно, что хозяин необыкновенно возбужден, и что возбуждение это вызвано не алкоголем или наркотиками, хотя его пагубные пристрастия были хорошо известны.

— Ну что, Карл Иммануилович, приступим?

Колхозных потер руки, словно в предвкушении чего-то приятного, и уселся напротив Гофмана на самый краешек кресла.

— К вашим услугам, — Гофман с достоинством кивнул.

— Вина? — Колхозных пододвинул к гостю бутылку. — Это чудное вино, такого сейчас не найти. Бургундское, сто пятьдесят лет. Каждая бутылка — как лотерейный билет: внутри либо уксус, либо нектар! У меня их ящик, так что, рано или поздно угадаем. Ну, как?

— Благодарю, я не пью вина.

Колхозных громко захохотал, закинув голову.

— Он не пьет вина! Скажите, пожалуйста, он не пьет вина!

— А что в этом удивительного? Я очень давно отказался от горячительных напитков.

Виктор Петрович прекратил смех и сказал уже очень серьезно:

— Это правильно. Я тоже собрался бросить. Прямо сейчас и брошу. Все, с завтрашнего дня — ни капли.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Гофман, показывая, что этот вопрос его не интересует.

— Брошу, брошу! Вот увидите.

— Превосходно.

Колхозных помолчал, собираясь с мыслями и, наконец, сказал:

— Карл Иммануилович, а у меня к вам дело.

— Я в вашем распоряжении! — Гофман изобразил на лице живой интерес.

— Дело, так сказать, взаимовыгодное. Но начну я, если не возражаете, издалека.

— Разумеется.

— Спасибо. Знаете, вы очень давно меня интересуете. Вы — личность удивительная и, главное, очень необычная.

— В чем же моя необычность?

— О, об этом говорить можно долго! Только зачем? Мы с вами знаем истину, и этого достаточно! Верно?

— Простите, не понимаю, о чем вы.

— Сейчас объясню. Я поручил своей службе безопасности навести о вас справки и немного понаблюдать за вашими делами. И знаете, к какому выводу я пришел?

— Нет.

Колхозных собрался с духом и выпалил:

— Карл Иммануилович, вы — не человек!

Гофман охнул и развел руками.

— Ну, знаете… меня по-разному называли… но так — впервые. И чем я заслужил подобное обращение?

— Не притворяйтесь, не надо! К тому же у меня в мыслях нет оскорблять вас! Что вы! Как раз наоборот?

Гофман посмотрел так, что Колхозных запнулся.

— Поясните.

— С радостью. Признайтесь, что вы — дьявол.

— И вы не считаете это оскорблением?