Марьяна Романова - Болото

Права оказалась старуха – тошно стало так, что даже глаза защипало, соленый комок в горле застрял. Почему-то детство вспомнилось. Яна детство свое обычно отвергала, старалась лишний раз не обращаться к нему мыслями. Самой жалкой человеческой чертой ей всю жизнь казалась беззащитность, поэтому детский возраст в ее восприятии нес в себе ущербность по умолчанию.

А тут вдруг воспоминание пришло – летний день, солнце, тополиный пух снежинками летает, а у папы на него аллергия – он все время чихает и смешно морщит покрасневший нос. Сашенька еще не родился, и семья их еще не покатилась по американским горкам кругов ада. Какой-то парк, и они идут по дорожке. Мама за одну руку ее держит, отец – за другую, а Яна иногда ноги поднимает и висит, как обезьянка на лианах. И это состояние – веселый восторг, беспечность, отсутствие завтрашнего дня – ну какое будущее, если солнце отражается в лужах, если июнь, если голуби разбегаются при твоем приближении, если бросаешь пятачок в фонтан! Странное воспоминание, как будто кто-то из прошлого по голове ее погладил.

А вокруг пел и волновался лес. Мертвенная тишина уступила место ночному концерту – мяуканье, хлопанье крыльев, хохот пересмешника, чье-то нервное круженье, скрип веток, осторожные шаги.

В третий раз она повторила слова старухи. И вот уже настал момент достать из кармана тетрадный листок, когда Яна услышала за своей спиной шаги.

– Не позволяй никому отвлечь себя, – сказала ей старуха. – Тебя будут отвлекать, но ты не должна поддаваться. Ежели заговорит с тобой кто, не отвечай. Ежели выйдет к тебе кто из леса, не смотри на него, просто делай, что до́лжно.

– Кто же со мною в глухом лесу заговорит? – спросила тогда она.

– Ты главное запомни, что нужно молчать. Да, а если кто за спиной твоей будет ходить – ты не оборачивайся.

То ли любопытство теперь ею руководило, то ли инстинкт самосохранения, который в моменты, подобные этому, проявляется даже у тех, кто всю жизнь был настроен суицидально. Кто-то стоял у нее за спиной, Яна чувствовала на своей шее его прохладное дыхание. И его запах – о, она с детства прекрасно знала это ни на что не похожее соцветье ароматов. Горячая смола, цветы, сладкая пыль восточного базара. Медленно повернула голову – перед ней, посреди леса, стоял он, Нечеловек. Он был таким же, как в те вечера, что посещал ее комнату – волосы забраны в хвост, бархатный камзол, белые тусклые глаза. Впервые Яна стояла рядом с ним, и впервые обратила внимание, что Нечеловек одного с нею роста – а раньше он казался ей более крупным.

Странно, но она обрадовалась ему как старому другу. Слова старухи о том, что если начала ритуал, то прерывать его нельзя, что бы ни случилось, вылетели у нее из головы.

– Что ты здесь делаешь?

Нечеловек, конечно, не ответил. Он никогда ей не отвечал.

Они стояли почти вплотную друг к другу, Яна могла рассмотреть каждую пору на его алебастровой коже. Нечеловек протянул руку и коснулся тыльной стороной ладони ее щеки – он и раньше так делал иногда, но только теперь Яна обратила внимание, что пальцы у него длинные, намного длиннее, чем у людей, и отливают серебряным в свете луны.

Вместе с прикосновением навалилась привычная сладость – такая концентрированная сладость была возможна только в его присутствии, всепроникающая, слишком сильная для земной женщины. Яна прикрыла глаза, и вдруг почувствовала, как ее тело взмывает в воздух. Как будто бы ее качало на волне белого света, и так хотелось раствориться в этой волне, стать ею. Она парила над лесным перекрестком, и не было больше для нее ни неба, ни земли, ни болота. Она чувствовала между своих бедер что-то холодное, как будто бы ледяная змея скользнула, и негромкий стон, почему-то в волчий вой переходящий, вырвался из ее приоткрывшихся губ.

Когда она открыла глаза, Нечеловека рядом уже не было. Он всегда исчезал незаметно. Яна лежала на влажной прохладной траве, одна, на лесном перекрестке.

А где-то в деревне старуха Марфа стояла у окна, и биение ее сердца вместе с кровью разносило по ветхому телу тоску. Марфа пропиталась вся тоскою этой, как поролоновая губка, забытая под дождем. Умела бы плакать – выпустила бы немного со слезами, да вот только давно уже была ей неведома роскошь слез. Марфа не знала точно, что произошло, но сердце ее чуяло: беда случилась, беда грядет, быть беде.

Очередная суббота наступила, и в деревню приехала автолавка. Рада мрачно смотрела из окна на радостно возбужденную очередь. Мало развлечений в деревне. Рассматривать берестяные лукошки с диковинным вареньем и тончайшую вышивку на домотканых скатерках – это для местных что-то вроде похода в кино. На этот раз Яков особенно постарался – стол из кузова вытащил, разложил на нем товар, сам стоит рядом, посмеивается, бороду подкручивает, всем подошедшим медовуху бесплатно предлагает.

«Не к добру это все», – подумала Рада. Обычно он более сдержанно себя вел. Вроде и доброжелателен, но есть ощущение дистанции. А тут – елеем растекался перед всеми, кто обратил на него внимание. Приехал он не один – за прилавком поставил хмурую женщину средних лет с длинной пшеничной косой, а в кузове маячили двое мужчин, которых раньше Рада никогда не видела – оба рослые, как викинги, в расшитых красными узорами льняных грубых рубахах.

– Лариса! – крикнула она. – Из дома не выходи, семья твоя что-то опять затевает. И Яне передай, чтобы двери все заперла.

– А Яны нет нигде. Кажется, она с Мишенькой во двор вышла, – отозвалась Лариса.

Рада нахмурилась. В последнее время ее расстраивала дочь. У Яны всегда был характер трудный, с самого детства это были не отношения матери и ребенка, а как будто бы дрессировка опасного необъезженного коня. И проблемы у дочери всегда были странные какие-то, и конфликты, и вопросы.

– А если мертвых видишь – это сразу значит, что ты сумасшедший, да? – однажды ангельским голосом поинтересовалась пятилетняя Яна, когда они ждали очереди в переполненной детской поликлинике.

– Какая умная малышка! – умилилась какая-то старушка и попыталась Яну погладить по волосам.

Но та, с детства не любившая чужих прикосновений, увернулась, потом серьезно посмотрела на бедную женщину и сказала без улыбки:

– А вот вы скоро умрете – вы же старая уже. Вы будете к внукам своим приходить, чтобы знак им с того света подать? Чтобы они не боялись?

Рада была вынуждена дочку утянуть в другой конец коридора, а старушка что-то возмущенно ворчала им вслед.

Всю жизнь от дочери были сплошные проблемы. Ее странная одежда. Ее странные мысли. Ее странные друзья.

Рада втайне надеялась, что бесхитростность временной деревенской жизни успокоит мятежную, приведет ее в состояние если уж не священного наблюдателя, то хотя бы научит очарованию простоты. Сама она давно поняла, что простота – удел сложносочиненных, как бы странно это ни прозвучало. По сравнению с простотой-как-искусством все эти вычурные позы, все эти модные «я-не-такая-как-все» – мелко. Но нет – куда уж там. Даже в глухой деревне дочь вляпалась в историю – нашла себе в подружки полусумасшедшую соседскую бабку и целыми днями о чем-то с ней шепталась.