Брат Томас - Кунц Дин Рей
За окном мертвенно-серый день дожидался скорейших похорон.
Закрыв крышку «дипломата», щелкнув замками и убирая чемоданчик под кровать, он добавил:
— Я искренне надеюсь, что он просто пошел не тем путем.
— Кто, сэр?
— Джон Хайнман. Я надеюсь, что он не безумен.
Безумные ученые не только опасны, они — люди скучные, а я терпеть не могу зануд.
Чтобы не отвлекать братьев от их работы, в подвал мы спустились на лифте. Музыки в кабине не было. И это радовало.
Закончив укрепление дверей (детей к тому времени уже развели бы по комнатам), монахи намеревались поднять оба лифта на второй этаж и там их обесточить.
Если бы что-то мерзкое проникло в лифтовую шахту то ли на первом, то ли на третьем этажах, кабина блокировала бы твари доступ на второй.
В кабине каждого лифта имелся аварийный люк. Но братья уже забили эти люки изнутри, так что в кабину через них никто попасть не мог.
Они вроде бы предусмотрели все, но были людьми, а потому по определению все предусмотреть не могли. Если бы мы могли предусмотреть все, то по-прежнему жили бы в раю, ничего не платили бы в круглосуточно работающих в режиме «Все, что можете съесть» салат-барах, да и дневная сетка телепрограмм была бы у нас несравненно лучше.
В подвале мы прошли в бойлерную. Шипел горящий газ, насосы урчали, техника, как и положено созданиям западного технического гения, работала безупречно.
Для того чтобы добраться до подземного убежища брата Джона, мы могли выйти в буран и на своих двоих дошагать до нового аббатства, рискуя вновь встретиться с одним из uber-скелетов. Этот маршрут следовало рекомендовать искателям приключений: экстремальные погодные условия, ужас, мороз, достаточно сильный, чтобы заморозить сопли в ноздрях, и возможность полежать в снегу, оставив после себя картину «Снежный ангел».
Служебные тоннели оберегали от капризов погоды и завывания ветра, который мог замаскировать пронзительные звуки, издаваемые чудовищами. Если эти груды костей бродили вокруг школы, дожидаясь наступления темноты, тогда мы могли безо всяких проблем добраться по тоннелю до подвала нового аббатства.
Я снял с крючка специальный ключ, которым откручивались болты стальной панели, мы присели около нее, прислушались.
— Слышите что-нибудь? — спросил я через полминуты.
— Ничего, — ответил Романович еще через полминуты.
Следующие полминуты мы прислушивались оба, потом я постучал одним пальцем по стальной панели.
И тут же из-за нее донесся перестук костей и знакомые мне пронзительные звуки, которые переполняла дикая ярость.
Закрепив болт, который я уже начал отворачивать, я вернул ключ на прежнее место.
— Сожалею, что здесь нет миссис Романович, — сказал русский, когда мы на лифте поднимались на первый этаж.
— По какой-то причине, сэр, я думал, что никакой миссис Романович нет вообще.
— Есть, мистер Томас. Мы женаты уже двадцать пять лет. У нас много общих интересов. Будь она здесь, ей бы все это очень даже понравилось.
Глава 49
Если все выходы из школы держались под наблюдением костяными часовыми, они бы, конечно, сосредоточили свое внимание на парадной двери, гаражных воротах и двери черного хода, которая вела в примыкающую к кухне раздевалку.
Романович и я решили покинуть здание через окно в кабинете сестры Анжелы, который находился далеко от всех трех дверей, в наибольшей степени интересовавших наших врагов. Хотя матери-настоятельницы в кабинете не было, на столе горела лампа.
Я указал на постеры Джорджа Вашингтона, Фланнери О'Коннор и Харпер Ли.
— У сестры есть загадка, сэр. Какую наиболее общую восхитительную черту находит она в этих людях?
Он не стал спрашивать, кто эти женщины.
— Мужество, — ответил он. — Вашингтон, несомненно, им обладал. Мисс О'Коннор страдала от волчанки, но не позволяла болезни победить ее. И мисс Ли требовалось мужество, чтобы жить в этой стране в то время, опубликовать ту книгу и иметь дело с фанатиками, которых разозлил нарисованный ею их портрет.
— Две были писательницами, вы воспользовались преимуществом библиотекаря.
Я выключил лампу и раздвинул занавески.
— Там все белым-бело, — покачал головой Романович. — Мы заблудимся, отойдя на десять шагов от школы.
— Мой психический магнетизм выведет нас на цель.
С чувством вины я выдвигал ящики стола сестры Анжелы, пока не нашел ножницы. Отрезал кусок портьерного шнура длиной в шесть футов. Намотал на правую, уже в перчатке, руку.
— Как только мы спустимся на землю, я дам вам конец шнура. Тогда мы не потеряемся, даже если ослепнем от снежной белизны.
— Я не понимаю, мистер Томас. Вы говорите, что этот шнур укажет нам путь к новому аббатству?
— Нет, сэр. Шнур будет нашим связующим звеном. Если я сосредоточусь на человеке, который мне нужен, и буду идти или ехать куда глаза глядят, мой психический магнетизм почти всегда выводит меня на него. Я собираюсь думать о брате Джоне Хайнмане, который находится в своем убежище под новым аббатством.
— Как интересно. Самое интересное для меня это ваше «почти всегда».
— Видите ли, я готов первым признать, что живу не в раю, где нет необходимости платить за аренду квартиры.
— И как нужно понимать ваше признание, мистер Томас?
— Я не есть совершенство, сэр.
Убедившись, что липучки моего капюшона застегнуты под подбородком, я поднял нижнюю половину окна и вылез в ревущий буран и оглядел день в поисках кладбищенских беглецов. Если б увидел эти двигающиеся кости, попал бы в большую беду, потому что разглядеть что-либо я мог лишь на расстоянии вытянутой руки.
Романович последовал за мной и опустил окно. Запереть его мы не могли, но наши монахи-воины и монахини все равно были бы не в силах охранять все здание. Они собирались отступить на второй этаж и уже там занять круговую оборону.
Я наблюдал, как русский привязывает свободный конец шнура к руке. Расстояние между нами теперь не превышало бы четырех с половиной футов.
Отойдя от школы на шесть шагов, я потерял ориентировку. Не знал, в какой стороне находится новое аббатство.
Призвал из памяти образ брата Джона, сидящего в одном из кресел его таинственной подземной гостиной, и зашагал, напоминая себе о том, что должен следить за натяжением шнура.
Житель пустыни, я находил обжигающий холод чуть лучше автоматного огня. Досаждали и рев ветра, и окружавшая со всех сторон белизна. Но ноги делали свое дело, я шел, шел и шел.
Раздражал и еще один момент: из-за царящего вокруг шума я и Романович не могли перемолвиться ни словом. В гостевом крыле, где русский прожил не одну неделю, он производил впечатление молчаливого старого медведя. Но этот день показал, что он довольно-таки разговорчив. Мне нравились наши с ним беседы и когда мы стали союзниками, и когда я видел в нем врага.
Некоторым людям нечего друг другу сказать, после того как, беседуя, они обменялись всеми известными фактами об Индианаполисе, но я не сомневался, что мы с Романовичем без труда нашли бы новые темы.
Я понял, что мы добрались до каменных ступеней к первой из дверей, ведущих в John's Mew, лишь когда споткнулся на них и чуть не упал. Снега навалило и у двери.
Налип снег и на большей части отлитых в бронзе слов «LIBERA NOS A MALO» над дверью. Поэтому вместо «Убереги нас от зла» видимым осталось только последнее слово, «MALO».
Выходило, что за дверью нас ждало зло.
После того как я открыл моим мастер-ключом полутонную дверь, она легко повернулась на петлях-шарнирах, и перед нами предстал залитый светом коридор.
Мы вошли, а когда дверь закрылась, избавились от шнура, который соединял нас по пути к новому аббатству.
— Это впечатляет, мистер Томас.
— Психический магнетизм не приобретенный навык, а плод упорных тренировок. Гордиться им — все равно что гордиться хорошей работой почек.
У стальной двери с выгравированными словами «LUMIN DE LUMINE» я постучал одной ногой об другую, чтобы сбить с ботинок как можно больше снега.
