Брайан Ламли - Психомех

— Нет, — Гаррисон покачал головой, — не уверен, что могу согласиться. Я имею в виду, зачем кому-то бояться или даже думать, что боится, слепого человека? Ладно, забудь. Теперь я получил ее.

— Ты получил ее? Значит в твоем сознании нет ни тени сомнения? Она та самая “Т”?

— Да, та самая. С этого момента и дальше мы будем играть так, как предписывают нам звезды. Все, как написано в гороскопе.

— А что, по-твоему, предписывают звезды? Тебе и Терри?

— Я женюсь на ней, — немедленно ответил Гаррисон.

— Прямо так? — Кених вскинул брови.

— Более или менее, — на мгновение Гаррисон почувствовал панический страх. — Вилли, она милая, разве нет?

— Очень.

— Просто прелесть, — сказал Гаррисон, — я едва ли могу дождаться, когда доберусь до нее.

— Ты очень откровенен, — Кених слегка удивился.

— А почему бы и нет? Если я не могу довериться тебе, то кому еще я смогу рассказать?

— Конечно, — Кениху было приятно.

— Понимаешь, Вилли, я знаю каждый изгиб и каждую впадинку на теле этой девушки. Вижу его, — я бы сказал, чувствую его, — каждое мгновение. Господи, я уже наполовину люблю ее! Я знаю ее со времен моего первого сна, того, с которого все началось, там, в Белфасте. Я знаю, это кажется странным, но я по-прежнему помню, какая она!

— Странно, да! — согласился Кених, — потому, что ты помнишь, какая она будет!

Солнце жгло их, и морской бриз дул им в липа, когда “Лигурийка” пробивалась на юг по синему, синему морю.

Глава 11

Большую часть из этих двух недель Ганс Маас прожил в ужасе, который преследовал его во время бодрствования, спал с ним, — если он вообще спал, — заглядывал ему через плечо, сжимал костлявой рукой его черное сердце каждый раз, когда он открывал газету или почтовый ящик Гарета Вятта. Ужас родился из трех явно несчастных случаев и вырос на всегда присутствовавшем понимании, что рано или поздно прошлое должно догнать его. Если не как Ганса Мааса, то как Отто Криппнера.

Первым из этих трех событий было краткое упоминание в прессе о самоубийстве некоего Никоса Караламбоу в его доме на Крите. Караламбоу, бывший наци, был комендантом Передового медицинского подразделения в лагере Саарен. В конце концов его выследили охотники за нацистами из Израиля. Прежде чем израильтяне устроили ему допрос, старик застрелился, но крайней мере так было изложено в газете. Некоторые документы, в том числе и завещание, найденные в доме в Ретимноне, позволили сделать выводы, что Караламбоу на самом деле был Герхардом Кельтнером, напуганным человеком-марионеткой, чья военная деятельность была скорее малодушной, чем преступной. Да, он был наци, но истинные приверженцы партии презирали его. Вот почему самая грязная из всех должностей — комендант лагеря Саарен была отдана ему. Он просто не осмелился отказаться!

В первую очередь эту еврейскую организацию интересовало не наказание Кельтнера (что можно было взять со смерти хилого старика?) и даже не его унижение или выдача в качестве военного преступника, они просто хотели допросить его: вытащить из его памяти имена, даты, лица и места, чтобы заполнить некоторые пробелы в раскинувшейся по всему миру мозаике их никогда не прекращающихся поисков. Как человек Кельтнер был маленькой сошкой, но он мог знать, где искать более крупную рыбу.

А может, евреи и не открыли всего. Кто может сказать, что они вытащили или не вытащили из него, прежде чем он наложил на себя руки? Эта мысль и была началом ужаса Ганса Мааса, который усилился с прибытием конверта с немецким штемпелем, подписанным неким Эрнстом Грюнвальдом, его двоюродным братом из Оснабрука. Но у него не было двоюродного брата в Оснабруке, и он не знал никого по имени Эрнст Грюнвальд. На отличной бумаге этого письма был особый водяной знак, который сказал ему, что настоящим отправителем был какой-то член Исхода.

Исход: один из самых успешных из всех нацистских путей отступления, а назван со всей иронией и угрозой улыбающегося черепа!

Письмо, написанное от руки, говорило:

Дорогой Ганс, Из твоего последнею письма можно понять, как много ты работал. Не пора ли тебе отдохнуть? В твоем, возрасте опасно работать слишком много. Так много наших старых друзей теперь ушли из жизни (я слышал недавно о Г. К.), и мне было бы очень тяжело потерять еще одного. Кажется, болезнь поисков и привлечения нас к ответу разрастается. Поэтому очень прошу тебя, сделай перерыв, умоляю, и, пожалуйста, позаботься о себе.

На прошлой неделе я разговаривал с одним твоим старым другом в Детмонде, и он... и т.д. и т.п...

Но Масса не интересовало “и т.д. и т.п.”: он знал, что только первый абзац имел значение, что остальное будет бессмысленной чепухой, — для того чтобы заполнить место. Это было третье такое письмо, которое он получил за тридцать лет (первое было поздравительным — по поводу его успешного перелета из Германии; второе — по поводу установки его связи с Вяттом), и он знал, что это письмо никогда не было бы отправлено, если бы над ним не нависла по-настоящему реальная опасность.

Третьим и самым ужасающим событием было прибытие в Лондон еврейской делегации на переговоры по проблемам Среднего Востока, и Маас настороженно смотрел немногочисленные сводящие с ума телепередачи, касавшиеся этих гостей. Лица, ведущие переговоры, разумеется, прибыли с личными телохранителями, безымянными фигурами, которые старались держаться на заднем плане, но и они не ускользнули от проницательного взгляда Ганса Мааса. Мимолетный взгляд, но этого было достаточно, чтобы подтвердить его самые худшие предположения. Дипломаты находятся здесь для ведения переговоров, но как насчет остроглазых охотников за наци, которые также приехали вместе с ними? Маас определенно узнал по крайней мере двоих из них; и теперь он понял срочность письма из Исхода.

Он почувствовал, что круг сжимается, но чего он еще не знал, — Вятт также понимает, что ловушка захлопнулась, и точно так же боится.

В течение недолгого времени, насколько позволяли ограниченные финансы Вятта, Маас заменял более старые и ненадежные части Психомеха. Вятт с тех пор, как понял, что эта машина — потенциальная золотая жила, решил вложить большую часть своих, теперь уже почти исчезнувших сбережений в этот проект. Он также стал больше интересоваться устройством машины, и у него росли подозрения, что в ее работе были такие аспекты, относительно которых Маас намеренно держал его в неведении; но с недавних пор, хотя и тайно, он изучал этого монстра. Он особенно интересовался теми частями Психомеха, которые, с его точки зрения, были сверхважными для его основной функции. Конечно же, он не понимал, что на самом деле эти компоненты управляли другой функцией и что сама функция была несколько иной, чем он представлял ее себе.