Светлана Полякова - Агни Парфене

А когда появились старик в воротах и мальчик-монах — его лицо стало немного испуганным, в глазах мелькнула злость — Нико и сам не воспринимал эту компанию, но — то, что появилось на минуту и погасло в глазах богача, — было странным даже для него.

«Ослепляющая ненависть», — подумал он.

Старик это тоже заметил, слегка усмехнулся, и — остановился, глядя богачу прямо в глаза. Смотрел он долго, с прищуром и что-то шептал одними губами, от чего нечаянный их спутник покраснел, опустил взгляд первым — старик же рассмеялся.

— Владе, — сказал он, — ты… помягче будь. Помни: «Другому пожелаешь — себе получишь». Проявишь к падшим милосердие — и тебе прощение будет дано. Враг нам — тот червь, который добрый плод уничтожил, а не сами плоды…

— Я помню, — кивнул Влад, улыбаясь старому монаху. — Только — некоторые плоды червь почти целиком сожрал, а в некоторых — все-таки осталось что-то… Ну да, — благослови, отче, пора нам ехать!

Он склонил голову к морщинистой руке старика, а тот с теплой улыбкой посмотрел на него и произнес:

— Господь да благословит тебя!

Елизавета тоже подошла, только они вдвоем остались стоять в стороне, и первый раз Нико почувствовал, что ему неуютно в компании этого типа. Ему бы хотелось оказаться сейчас ближе к тем, непонятным, которых он еще отвергал всем своим разумом — из-за нелепой и странной, на его взгляд, веры их, но — этот, который сейчас был рядом с ним, казался хоть и понятным, объяснимым, и даже близким, но — смотреть на него не хотелось. Точно — он видел в нем, как в зеркале, собственное отражение, и от этого было смутно на душе и неприятно…

Шофер тоже показался Нико странным — он был высок, молчалив, мрачен. Когда они сели в машину, вышло так, что Нико оказался рядом с нуворишем — он даже невольно отодвинулся и пытался смотреть только на Елизавету, — но Елизавета тоже изменилась. Лицо ее стало серьезным, сосредоточенным и — загадочным. Он бы даже сказал, что современная девушка на его глазах превратилась в средневековую красавицу.

— С богом! — крикнул им вслед старик.

И Нико почему-то вспомнил стихотворение Пушкина, которое учил давно и сейчас помнил плохо, но — строчки как-то сложились в уме сами собой:

С богом, в дальнюю дорогу!Путь найдешь ты, слава богу.Светит месяц; ночь ясна;Чарка выпита до дна.

Пуля легче лихорадки;Волен умер ты, как жил.Враг твой мчался без оглядки;Но твой сын его убил.

Ему показалось, что стало холоднее, — он закрыл окно в машине и подумал — с Карпат каким холодом веет… Постепенно согрелся, даже немного расслабился, но — чем ближе был Бран, тем громче стучало сердце, да и за окном теперь царила темнота, и луна почему-то замерла прямо над высокими шпилями замка.

Чтобы отвлечься, он начал вспоминать стихотворение дальше, и ему это даже удалось — вот только легче не стало…

Вспоминай нас за могилой,Коль сойдетесь как-нибудь;От меня отцу, брат милый,Поклониться не забудь!

И точно он не сам вспомнил, а услышал голос вдалеке, детский, едва слышный.

Когда подъехали, вздохнул с облегчением. Ему совсем не нравилась эта местность. Он с тоской вспоминал о Праге, и даже — с удовольствием оказался бы сейчас дома, в России. «Зачем я все это устроил?» — подумал он. Но — что толку оглядываться назад, если изменить ты ничего не можешь?

Они вышли из лимузина — теперь он уже прочно ассоциировался в его воображении с катафалком, — и вошли во двор замка.

— Ин спинил де аци, аратэ, Домне, са кти цэ аштепчи де ла мине [16], — проговорил Влад, смотря вверх, и сначала Нико показалось, что он плачет, но потом он понял, что это была молитва.

А нувориш тем временем словно изменился — его глаза потеряли детскую растерянность, он оглядывал двор, смотрел вокруг, словно подсчитывая что-то в уме. Ходил по двору, заглядывал в окна — Нико бросил взгляд на Влада, но тот держался спокойно, даже мускул не дрогнул на его лице. Елизавета опустилась на скамью, видно было, что ей грустно, а еще — он видел, что она устала сильно-сильно, и подумал — скорей бы уж ночь, скорей бы отдых, завтра все покажется другим — утром всегда мир изменяется.

Он подошел поближе к Елизавете — проходя, услышал обрывки разговора нувориша и Влада.

Первый спрашивал, как обстоит дело с обслуживающим персоналом.

— Прислуги сейчас нет, — бросил холодно Влад. — Я отпустил их…

И вошел внутрь. Нувориш подумал, огляделся еще раз вокруг — в его взгляде уже ощущалась уверенность, что этот замок принадлежит ему, что — он здесь хозяин.

Подумав, он все-таки пошел вслед за Владом.

А Нико присел рядом с Елизаветой.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Так, ни о чем… Пытаюсь вспомнить стихотворение… А вместо этого приходят странные мысли — то ли воспоминания, то ли фантазии. О двух мальчиках, попавших в турецкий плен… А, вот стихи, я вспомнила их… из детства явившись вновь караван шатров возникает порой в копоти и дыму… говорят коварны эти шатры протянется вдруг рука и схватит кого-нибудь из глазеющей детворы был случай такой говорят когда одному мальцу щипцы раскалив докрасна вырвали прочь язык превратили беднягу в цепного пса под телегу швырнули его чтобы он впредь не смел показывать им язык… [17]

— Мрачное какое стихотворение, — усмехнулся он. — Уж лучше воспоминания про мальчиков.

— Нет, — покачала она головой. — Это не лучше. Два брата попали когда-то давно в заложники к туркам. Они были маленькие… Первый эпизод — повесть о султанском милосердии. Дело было так: один из вассальных князей поднял восстание и этим обрек на смерть двух своих сыновей-заложников. Мальчиков со связанными руками привели к подножию трона, и султан Мурад объявил, что по своей бесконечной милости он решил смягчить заслуженную ими кару. Затем, по знаку властелина, один из янычар-телохранителей выступил вперед и ослепил обоих братьев. Слово «милость» применительно к данному случаю употреблялось вполне серьезно, без всякой издевки. Вторая история связана с огурцами. Гостеприимные турки выращивали для стола пленных принцев привычные им овощи, и вот однажды обнаружилось, что с грядки похищено несколько огурцов. Дознание, срочно проведенное одним из визирей, не дало результатов. Поскольку подозрение в краже редкого лакомства падало в первую очередь на садовников, было принято простое и мудрое решение: немедля выяснить, что находится в их желудках. «Специалистов» по вспарыванию чужих животов при дворе хватало, и волю визиря тут же исполнили. К радости верного слуги повелителя правоверных, его прозорливость получила блестящее подтверждение: в пятом по счету разрезанном животе обнаружились кусочки огурца. Виновному отрубили голову, остальным же было дозволено попытаться выжить.