Дарья Бобылёва - Забытый человек

А потом на нежном сентябрьском рассвете, часов в пять утра, Николай Кузьмич вышел во двор. Он нес раздувшуюся хозяйственную сумку, заботливо поддерживая ее под брюхо. Оглядев двор, Кузьмич решительно опустился на колени возле заборчика, окружавшего приподъездный газон. Росли тут, в вечной тени, только сныть да недотрога. Кузьмич вынул из сумки жестяные банки, расставил на асфальте, откупорил, вдохнул химический аромат. И начал красить забор.

Шуршала кисть, густые капли стекали на асфальт, глубоко и ровно дышал Кузьмич. Красил он сразу в три цвета – оранжевый, лиловый и красный, прихотливо их чередуя.

Из-за угла вышел молодой смуглый дворник, остановился, долго и озадаченно смотрел, как трудится Кузьмич. Потом махнул рукой и негромко крикнул:

– Э-э!

Кузьмич докрашивал очередную секцию, не обращая на него никакого внимания.

– Э-э! – еще раз протяжно позвал дворник и направился к Кузьмичу. Лицо его по привычке хранило покорное и заискивающее выражение, но руки крепко сжимали метлу.

Кузьмич стал красить быстрее, точно боялся, что забор отнимут. Наконец дворник тронул упрямого пенсионера за плечо. Кузьмич поднял голову. Глаза его горели праведным, но нездоровым огнем, как у трудящихся со старых плакатов. И еще он беспрестанно облизывался, язык елозил между синеватыми губами, по подбородку ползла ниточка слюны.

– Не надо! – Дворник выставил перед собой метлу и отступил на шаг назад. – Красить зачем? Кто велел? Тут нельзя!

Кузьмич быстро осмотрелся – во дворе никого не было, слепо темнели окна, – и с утробным рычанием прыгнул на дворника. Тот опрокинулся на спину и пронзительно завизжал – точнее, только начал визжать, потому что в ту же секунду Кузьмич вылил в его распахнутый рот полбанки лиловой краски и придавил горло черенком молниеносно отнятой метлы…

Вскоре из подъезда вышла тучная дама преклонных лет. Она жила на третьем этаже и обычно проводила дни у окна, наблюдая за жизнью двора в полевой бинокль. Пустые сосредоточенные взгляды Кузьмича и дамы встретились – и, точно две бесполезно-медлительные игуаны в вольере, они безмолвно поняли друг друга. Дама торжественно показала Кузьмичу свою ношу: шерстяное одеяло и небольшую дачную лопату. Кузьмич кивнул, и они, неторопливо вышагивая в ногу, скрылись за гаражами.

К восьми часам Кузьмич уже докрасил забор и перешел к бордюру. Иногда он рисовал какие-то знаки и долго их разглядывал, помешивая кистью в банке, а потом старательно закрашивал. Это были треугольники, спирали, цифры, а пару раз на серой плите даже возникало что-то отдаленно напоминающее «всевидящее око», столь дорогое сердцу конспиролога.

Помощница с третьего этажа копала возле лавки, вонзая лопату в землю, как штык в чучело врага. Чуть поодаль стояли горшки с комнатными растениями, которые она долгие годы лелеяла в своей большой и безлюдной квартире. Некоторые уже были пересажены в газонную землю, и недоумевающие воробьи скакали вокруг растопырившего сантиметровые иглы кактуса.

Потом стали приходить дети. Совсем маленькая девочка, хорошенько размахнувшись, воткнула по колено в землю посреди новой клумбы тонкую куклу-блондинку. Нашарила в кармане крохотную пластиковую диадему и осторожно опустила ее кукле на локоны. Постояла возле клумбы, серьезно потупившись. Кукла торчала среди глоксиний и цикламенов, точно еще один капризный цветок.

Из окна на девочку одобрительно и неподвижно смотрела ее крупная мать. Она грызла семечки, и к ее накрашенным губам прилипла шелуха.

Постепенно клумба расцвела плюшевыми медведями, пупсами и роботами, машинками и самолетами. Дары несли уже не только из первого подъезда, но и из второго, в котором теперь тоже были розовые стены, изумрудно-зеленая дверь и новый лифт. Кто-то положил под кактус многокнопочную игровую консоль и присыпал землей – видимо, чтобы лучше принялась.

Грохнула дверь, и из подъезда вылетел Викочкин старший, Артем. По его хитрой плоской мордочке сразу было видно, что Артем – большой, как бабушки говорят, безобразник. Это он разукрашивал стены и жег кнопки в старом лифте. У нового было какое-то спецпокрытие, маркер его не брал, выцарапать тоже не получалось, а железные кнопки отказывались плавиться. Поэтому Артем не ездил на новом лифте из принципа.

Он заметил торчащий в середине клумбы пучок разноцветных фломастеров и тут же его выдернул. Остальные дети синхронно глянули на него исподлобья и продолжили заниматься своим делом – вешать на кусте сирени котенка. Синего, игрушечного.

Артем снял колпачок с самого толстого фломастера, подошел к подъездной двери и кривым почерком вывел на ней соответствующее слово. Получилось хорошо и отчетливо. Артем подул на надпись, чтобы не смазалась, и начал рисовать рядом что-то не менее крамольное.

И вдруг голова его, схваченная чьей-то рукой за завихрение волос на макушке, гулко стукнулась об дверь. Безобразник вырвался, обернулся и увидел Таньку из соседнего подъезда, которая буквально несколько секунд назад расставляла среди цветов флакончики со своей безопасной, сладкой и липкой косметикой. Артем оттолкнул Таньку, но она, посвистывая вечно сопливым носом, опять надвинулась на него и опять, изловчившись, стукнула головой об дверь.

Другие дети в полном молчании присоединились к Таньке, и вскоре Артема уже сосредоточенно возили носом, щеками и лбом по разрисованному участку двери. Фломастер черными полосами оставался на потной коже.

Краем глаза Артем заметил, что к крыльцу подошли шесть ног – две человеческие, в растоптанных туфлях, и еще четыре белых собачьих. Он призывно завопил, хотел даже крикнуть «помогите!», но это было как-то по-дурацки, будто в кино. Дети расступились, пропуская театральную старушку. Она посмотрела на размазанную надпись на двери, и рот ее выгнулся сердитой скобкой вниз. Старушка схватила безобразника за футболку и начала трясти, все сильнее и сильнее.

– А-а-а! – орал Артем, который уже по-настоящему испугался.

Вечный студент Олег издалека увидел у подъезда низкорослую группку, над которой отчаянно взлетали мальчишечьи руки, а потом заметил и клумбу, похожую одновременно на фрагмент Ботанического сада и на место, где разбился школьный автобус. Под длинными лапами повешенного синего кота цвели розы и куклы, лежали мордой в землю мягкие игрушки, торчали джойстики и мобильные телефоны. А вокруг газона тоже цвел дикий, оранжево-красно-лиловый забор.

Дворовая общественность, занимавшаяся перевоспитанием безобразника Артема, внезапно повернула головы в его сторону.

– Вы… чего? – упавшим голосом спросил Олег.