Лорел Гамильтон - Дуновение холода

— Нельзя разделить свет и тьму, Рис. И то, и другое — это я.

Он кивнул.

— Знаю, знаю. — Он сел и спустил ноги с кровати. — Пойду помоюсь.

— Ты был грандиозен, — сказала я.

— У меня уже все саднит.

— Я тебя предупреждала. Прелюдия — не только для меня.

— Предупреждала, да.

Он собрал с пола одежду, но надевать даже не собирался.

— Приятного купания, — пожелала я..

— Составишь мне компанию?

Я улыбнулась.

— Нет, мне все-таки нужно немного поспать перед ночью.

— Я тебя утомил?

— Да, но утомил замечательно.

Я свернулась калачиком, накрывшись простыней.

Рис пошел к двери. Мне слышно было, как он с кем-то говорит. «Спроси ее сам», — донеслись слова.

Из двери послышался голос Китто:

— Можно к тебе?

— Да, — ответила я.

Он вошел и закрыл за собой дверь. Наверное, все это время просидел в коридоре.

— Хочешь обнимать меня, пока спишь? — спросил он.

Я посмотрела в честное, серьезное лицо. Он такой всегда серьезный…

— Да, — сказала я.

Он улыбнулся — хорошей, радостной улыбкой. Я совсем недавно узнала, что он может так улыбаться. Он забрался под простыню и прижался к моей спине. Своей наготой он прижался ко мне, и было это просто приятно. Любого другого мужчину я бы сейчас, наверное, выставила за дверь.

Китто знал, что королем ему не стать, так что не так сильно рвался к сексу. Куда больше ему были нужны нежные прикосновения, ласка. В конце концов, секса ему в жизни хватало, но не уверена, что его хоть когда-то любили просто за то, какой он есть. Я его люблю. Я их всех люблю, но Рис прав — не всех одинаково.

В конституции Америки говорится, что все люди созданы равными, но это неправда. Мне никогда не прыгать так красиво, как Мэджик Джонсон, не водить машину как Марио Андретти и не рисовать как Пикассо. Мы не равны по таланту. А меньше всего равенства в сердце. Талант можно развивать, можно учиться и совершенствоваться, но любовь — она или есть, или нет. Или ты кого-то любишь, или нет — и не изменить ничего, и не переделать.

Я уплывала в теплоту сна, согретая чудесным послевкусием хорошего секса. Теплое льнущее тело Китто обнимало и убаюкивало меня, и было мне спокойно и уютно. Меня любят, и я довольна. Хотелось бы мне, чтобы Рис был так же доволен и счастлив, как я, но я знала, что желание это неосуществимо.

Я принцесса фейри, но фей-крестных не существует. Феи есть и крестные есть, но нет такой волшебной палочки, чтобы взмахнуть ею над сердцем и все стало хорошо. Сказки лгут. Рис это знает, я знаю, и тот, кто дышит сейчас мне в спину, погружаясь в сон, знает тоже. Чертовы братья Гримм.

Глава двадцатая

Скрывшись от Тараниса в Европе, Мэви Рид на это время предоставила свой дом в наше полное распоряжение. Она сказала, что это не высокая цена за то, что мы спасли ей жизнь и помогли забеременеть от ее смертного мужа до того, как его убила раковая опухоль. Так что хотя бы раз доброе дело оказалось вознаграждено. Нам досталось поместье на добром куске земли в Холмби-Хиллс — с отдельным домом для гостей, домом у бассейна и еще домиком садовника у ворот.

Я сама, как и раньше, ночевала в главной спальне дома для гостей, но свиты у меня теперь прибавилось, и мы заняли все спальни даже в главном доме. Некоторым пришлось даже разместиться по двое в комнате.

Китто досталась отдельная комната — потому что она была такая маленькая, что поселить вторым в нее можно было разве что Риса или меня. А значит, никого нельзя.

Первый прием для гоблинов мы решили устроить в гостиной центрального дома — громадном помещении, бывшем бальном зале. Гостиная была светлая, просторная, вся в мраморе — будто из человеческой сказки; Благой двор явно ее бы одобрил. Наверное, Мэви, изгнаннице Благого двора, она напоминала о родине.

В блеске и сиянии громадных люстр мои стражи — в большинстве своем — смотрелись вполне органично. Об охране, сопровождавшей Ясеня и Падуба, такого не скажешь.

Красные колпаки горой возвышались над всеми присутствующими. Семифутовый гоблин — это очень большой гоблин, а семифутовый Красный колпак — очень маленький Красный колпак. Нормальный рост у них до двенадцати футов, а в среднем — восемь-десять. Кожа у Колпаков разных оттенков желтого, серого и бледно-зеленого. Что близнецов будут сопровождать Красные колпаки, меня предупредили заранее. Царь гоблинов Кураг думал, что если он отправит их к нам без охраны и с ними случится что-нибудь нехорошее — нас заподозрят в сговоре, решат, что он с моей помощью избавился от Ясеня и Падуба. У гоблинов тот, кто убьет в схватке прежнего царя, получает корону, так что смерть обоих братцев ему на руку.

Но почему же тогда он отправил их ко мне, чтобы они стали еще сильней? Потому что Кураг знал, чем должно кончиться его царствование — тем же, чем всегда кончались царствования у гоблинов, — и хотел быть уверен, что народ его останется силен и после его смерти. Он не таил гнева на братцев за их амбиции, он только хотел подольше подержать их на поводке.

Если близнецы — пусть даже случайно — погибнут от нашей руки, а вокруг не будет гоблинов-свидетелей, пойдут кривотолки. Стоит гоблинам решить, что братьев убили по просьбе Курага, и царь обречен, ведь у гоблинов признаются только личные поединки. Среди гоблинов бывают наемные убийцы, но они никогда не возьмут заказ на гоблина. Сидхе убить — пожалуйста, кого-то из малых фейри — сколько угодно, но гоблина — никогда.

Единственное исключение из правила — «содержанцы» вроде Китто: за них дерется хозяин или хозяйка. Положение, которое занимал среди гоблинов Китто, само по себе предполагало, что он не может драться так, чтобы свободно влиться в гоблинское общество.

Я уселась на массивное кресло, изображающее трон. Большой стол отодвинули к стене вместе со стульями. За моим креслом встал Холод — Дойл по-прежнему был прикован к постели, в спальне у него дежурили черные собаки. Таранис чуть не убил моего Мрака. Были бы мы в стране фейри — Дойл бы, может, уже был здоров, но здесь сила нашего волшебства куда меньше. Именно поэтому многих так пугает изгнание из волшебной страны — за ее границами магия сразу слабеет.

— Мы впустили вас в дом, чтобы люди из газет и с телевидения не распускали языки, — сказал Холод голосом таким же ледяным, как его имя. — Если бы не журналисты, я бы ни за что не пропустил вас сквозь наши щиты с такой армией за спиной.

Я не могла не чувствовать его правоту, но почему-то нисколько не тревожилась. На самом деле, мне стало спокойней, чем за многие часы до этого момента.