Лицо из зеркального коридора - Марьяна Романова
– …Меня пугает собственный ребенок. Он все время следит за кем-то взглядом, разговаривает с кем-то невидимым. Так было с младенчества. Сначала думали – воображение живое. Но недавно сыну исполнилось три года, он наконец начал связно говорить. И вот однажды собираемся его день рождения отмечать, обсуждаем – того туда посадим, этого – сюда. А он подходит и спрашивает: «А бабушку Лелю куда?» Я чуть со стула не упала. Бабушка Леля – моя бабушка, умерла за двадцать лет до его рождения, он не мог ничего о ней знать или слышать. Ну ладно, думаю, может, фотоальбомы кто-то ему показал. Начала расспрашивать, и волосы дыбом. Сын говорит, что бабушка Леля его всегда спать укладывает, песенку поет. Напеть попытался – колыбельная старинная, простая деревенская, бабушка мне ее на ночь в детстве обычно пела. Этого он точно знать не мог. Дальше – больше. Рассказывает, какой у бабушки Лели халатик, и какой шрам на руке. «Бабушка Леля говорит, что у меня кровать неудобная, не то что у нее. Вот у нее сосновая, тесноватая немного, но привыкла уже, внутри атласом обита, подушка белая с кружевами». В общем, гроб бабушкин описывает. «Бабушка Леля говорит: приходи ко мне в кроватку спать. Будем рядышком лежать. Птички поют, красота!» Тут уж я не выдержала, позвала сначала священника, потом мага, по объявлению нашла. Священник квартиру мне освятил, маги – какими-то свечками своими почистили. Так сын потом еще и расстраивался долго: «Почему бабушка Леля больше не приходит ко мне? Куда вы ее дели? Зачем вы прогнали бабушку?»…
– …Лег в кровать, только собрался уснуть – звонок в дверь. Кого в такой поздний час притащило? Халат накинул, прильнул к дверному глазку. Какой-то странный пожилой мужик, а лицо у него – как головешка печная, черное. Стоит и покачивается, как будто ноги его не держат. Я спрашиваю: вам кого? Он мое имя называет. И голос глухой у него. «Я вас не знаю. По какому вы вопросу?» – «Мне назначено сегодня прийти, через три четверти часа после полуночи. Я пришел вовремя». Я – здоровый мужик, всю жизнь на стройке работал. Он – дедок сморщенный, на сквозняке слабо качается. Но что-то внутри меня взбунтовалось: не открывай дверь, не открывай дверь! «Приходите завтра, утром», – я старался говорить как можно более уверенно. И сам не понимал, из-за чего разнервничался так, почему сердце колотилось, как на марафонской дистанции. «Лучше открой. Время пришло. Время пришло», – заладил неприятный мужик. Но я уже в постель обратно отправился, да еще и дверь в комнату плотно закрыл, чтобы не слышать, как он возле двери моей копошится. А утром меня крики разбудили. Оказывается, сосед мой помер во сне. Жена его потом рассказывала, что около часа ночи в дверь к ним звонили. Она сама в кровати осталась, а муж в коридор посмотреть вышел. Женщина слышала, как он разговаривал с кем-то. Даже фразу разобрала странную: «Время пришло». Потом был звук отпирающегося засова, а потом муж вернулся к ней. «Кто приходил-то?» – поинтересовалась женщина, но он отмахнулся: «Да так, никого особенного. Спи». Всю ночь муж дышал тяжело, как будто камнем ему клетку грудную придавили. А утром тихо отошел – она его будить начала, а он окоченевший уже. А когда лицом к себе мертвеца развернула, от ужаса вскрикнула: лицо у него всё черное было, как горелая деревяшка…
– …Я домой поздно возвращалась, путь через старое кладбище лежал. Городское кладбище, почти все могилки заброшены, хоронить тут давно запретили власти. Вдруг слышу, зовет меня кто-то: тетя, тетя! Оборачиваюсь – дети. Два мальчика и девочка. Маленькие совсем, дошколята. Все так странно одеты – как будто в крестильных рубашечках. Светлые платьица, и на мальчиках тоже. А у девочки на голове платочек аккуратный, как у маленькой старушки. И все трое – босиком, хотя октябрь уже был, асфальт стылый. Я руками всплеснула: кто же вас оставил одних на улице в такой час? Самый старший мальчик меня и попросил: «Тетя, проводи нас до дома, нам одним идти страшно. Проводи, дорогу мы покажем». Я, конечно, согласилась, не бросать же деток одних. Решила, что родители у них пьющие, вот и вынуждены шляться по улицам в одном исподнем, поди, от гнева выпившего отца спасались. Я девочку за руку взяла, а рука-то ледяная, как сосулька! Накинула ей на плечи шарфик свой, а мальчикам кофту отдала – одну на двоих. Они отказываться пытались: «Тетя, мы не мерзнем, мы любим, когда холодно. Косточки мороз дерет, а нам хорошо, уютно. В жаре, наоборот, противно, склизко, мясом гнилым пахнет, черви копошатся вокруг, щекотно». – «Какое мясо, какие черви? Где вы живете-то?» – растерялась я. Старший мальчик меня успокоил – да вон тут, близко. И повел меня в сторону кладбища старого. Меня это не смутило – через кладбище тропинка шла, можно было насквозь пройти. А за ним как раз и дома жилые были – ну, то есть не дома – бараки. Там всякое отребье проживало – такие детей вполне могли в мороз без портков на улицу выставить. И вот идем мы по кладбищу. Мальчик старший впереди, за ним – братик его, девочка – со мною за руку. Я еще подивилась тому, какие тихие эти дети – между собою даже не переговариваются, просто идут вперед, как маленькие тени. И вдруг девочка за руку меня как дернет и говорит: «А вот тут батя наш живет!» – и на могилу в сторонке кивает. Меня передернуло – надо же такое о мертвом отце сказать. Хотя крошка же совсем, кто знает, под каким соусом ей папину смерть подали. Но странно то, что кладбище-то давно заброшено, а отец их, получается, не дальше как четыре года назад на тот свет отошел. Тут мальчик, который дорогу указывал, вместо того чтобы тропинки держаться, куда-то в сторону свернул. Между могилок пошел, в глубину погоста. «Стой, стой, куда ты, там нет пути!» – попробовала я его остановить. Он обернулся, покачал головой, посмотрел на меня так грустно и сказал: «Тетя, есть туда путь. Я покажу, идем!» Даже не знаю, зачем я послушалась. И вот привели они меня на могилу. Там три креста деревянных, стареньких, оградка, скамеечка. Пацан руку через оградку перекинул, щеколду нащупал, обернулся ко мне: «Ну, спасибо тебе, тетя! Ступай теперь». Я залепетала: «Это как же… Это что же вы…» Но мальчик строго так повторил: «Ступай же!» И я как во
