Чак Паланик - Колыбельная

– Когда ты в последний раз думал о том, чтобы сжечь гримуар? – Она показывает на землю и говорит: – И это ты называешь любовью? Просто она нашла способ, чтобы тобой управлять.

Подъезжает машина. За рулем – Устрица. Он убирает волосы с глаз и просто сидит в машине, наблюдая за нами. Его светлые волосы растрепаны и всклокочены. На обеих щеках – по два длинных горизонтальных разреза. Алые шрамы. Боевая раскраска.

У него звонит мобильный, и он берет трубку:

– “Дональд, Домбра и Дурында”, юридические услуги.

Большая борьба за власть.

Но я люблю Элен.

– Нет, – говорит Мона. Она смотрит на Устрицу. – Теперь просто кажется, что ты ее любишь. Она тебя обманула.

Но это любовь.

– Я знаю Элен дольше тебя, – говорит Мона. Она смотрит на часы. – Это не любовь. Это красивые сладкие чары, но она тебя порабощает.

Глава тридцать девятая

В Древней Греции люди считали, что мысли – это приказы свыше. Если в голову древнего грека приходила какая-то мысль, он был уверен, что ее ниспослали боги. Аполлон говорил человеку, что нужно быть храбрым.

Афина – что нужно влюбиться.

Теперь люди слышат рекламу картофельных чипсов со сметаной и бросаются их покупать.

Зажатый между радио, телевизором и колдовскими чарами Элен Гувер Бойль, я уже не понимаю, чего хочу по-настоящему. Я даже не знаю, доверяю ли я самому себе.

В ту ночь Элен отвозит меня на склад антиквариата – тот самый, где она искалечила столько мебели. Там темно, дверь заперта, но Элен кладет руку поверх замка, произносит что-то короткое и рифмованное, и дверь открывается. Сигнализация не включается. Ничего. Тишина. Мы углубляемся в лабиринт древней мебели. С потолка свисают темные неподключенные люстры. Лунный свет проникает внутрь сквозь стеклянную крышу.

– Видишь, как просто, – говорит Элен. – Мы можем все. Для нас теперь нет ничего невозможного.

Нет, уточняю я, это она может все. Для нее теперь нет ничего невозможного.

Элен говорит:

– Ты меня все еще любишь?

Если ей этого хочется. Я не знаю. Если она говорит. Элен смотрит на темные люстры под потолком, подвесные клетки из позолоты и хрусталя и говорит:

– Может, того... по-быстрому? Хочешь?

И я говорю: кажется, у меня нет выбора.

Я уже не понимаю разницы между тем, чего я хочу, и тем, чего меня выдрессировали хотеть.

Я не знаю, чего я хочу по-настоящему и чего меня заставляют хотеть.

Заставляют обманом.

Я говорю о свободе воли. Есть у нас эта свобода или Бог нам диктует по заданному сценарию все, что мы делаем, говорим и хотим? Мы свободны в своих решениях или средства массовой информации и устоявшаяся культура контролируют наши желания и действия – начиная буквально с рождения? Я свободен в своих устремлениях или я нахожусь под властью колдовских чар Элен?

Стоя перед ореховым шкафом эпохи Регентства с большими стеклянными дверцами, Элен проводит рукой по резному орнаменту и говорит:

– Давай будем бессмертными, ты и я.

Как эта мебель. В долгом странствии от жизни к жизни. А все, кто тебя любит, умирают у тебя на глазах. Вся эта мебель. Мы с Элен. Тараканы нашей культуры.

На стеклянной дверце – старая царапина от ее бриллиантового кольца. Из тех времен, когда она ненавидела этот бессмертный мусор.

Представьте бессмертие, когда даже брак длиной в полвека покажется приключением на одну ночь. Представьте, как моды сменяют друг друга, стремительно – не уследишь. Представьте, что с каждым веком в мире становится все больше и больше людей и в людях все больше и больше отчаяния. Представьте, как вы меняете религии и работы, места жительства и диеты, пока они окончательно не утратят ценность. Представьте, как вы путешествуете по миру из года в год, пока не изучите его весь, каждый квадратный дюйм, и вам станет скучно. Представьте, как все ваши чувства – любви и ненависти, соперничества и победы – повторяются снова и снова и в конце концов жизнь превращается в бесконечную мыльную оперу. Все повторяется снова и снова, пока рождения и смерти людей перестанут тревожить вас и волновать, как никого не волнуют увядшие цветы, которые выбрасывают на помойку.

Я говорю Элен, что, по-моему, мы уже бессмертны.

Она говорит:

– У меня есть сила. – Она открывает сумочку, достает сложенный листок бумаги, встряхивает его, чтобы развернуть, и говорит: – Знаешь, как гадают с помощью зеркала?

Я не знаю, что я знаю, а чего не знаю. Я не знаю, что правда, а что неправда. Наверное, я не знаю вообще ничего. Я говорю ей: расскажи.

Элен снимает с шеи шелковый шарф и протирает пыльную поверхность зеркала. Ореховый шкаф эпохи Регентства с резными украшениями из оливкового дерева и позолоченной фурнитурой времен Второй империи, согласно надписи на картонной карточке. Элен говорит:

– Ведьмы льют масло на зеркало и говорят заклинание, и в зеркале видно будущее.

Будущее, говорю я. Замечательно. Костер кровельный. Пуэрария. Речной окунь.

Сейчас я не уверен, что смогу разобрать настоящее.

Элен читает по листку бумаги. Ровным и монотонным голосом, так же, как она читала заклинание, чтобы летать. Всего несколько строк. Она опускает листок и говорит:

– Зеркало, зеркало, покажи нам, что с нами будет, если мы будем любить друг друга и воспользуемся нашей новой силой.

Ее новой силой.

– Со слов “зеркало, зеркало” я сама придумала, – говорит Элен. Она берет меня за руку и сжимает, но я не отвечаю на ее пожатие. Она говорит: – Я попробовала еще в офисе, с зеркальцем в пудренице, но это все равно что смотреть телевизор через микроскоп.

Наши отражения в зеркале тускнеют и расплываются, сливаются в одно. В зеркале расплывается ровная серая дымка.

– Покажи нам, – говорит Элен, – покажи наше будущее вместе.

В сером мареве проступают фигуры. Свет и тени сплетаются вместе.

– Видишь, – говорит она. – Вот мы с тобой. Мы снова молоды. Я могу вернуть нам молодость. Ты такой же, как на фотографии в газете. На свадебной фотографии.

Все такое смутное, расплывчатое. Я не знаю, что я там вижу.

– Смотри, – говорит Элен. Она указывает подбородком на зеркало. – Мы правим миром. Мы основываем династию.

Нам все равно всего мало, мне вспоминаются слова Устрицы.

Власть, деньги, любовь, вдоволь еды и секса. Бывает так, чтобы когда-нибудь остановиться, или нам всегда этого мало? И чем больше мы получаем, тем больше хочется?

В зыбком тумане будущего я не различаю вообще ничего. Не вижу вообще ничего, кроме продолжения прошлого. Еще больше проблем, еще больше людей. Меньше биозахвата. Но больше страдания.