Рубин Алекс - Голос крови. Антология

Левая лампочка под потолком, наконец, перестала мигать.

— Я вам не помешала? — Машутка взглянула на меня с беспомощной доверчивостью.

Я покачал головой. Девушка тревожно оглянулась на дверь, и почти сразу ее лицо озарилось счастливой догадкой.

— Вот! — Она достала из кармана потрепанную на углах книжицу в светлой обложке. — Решила занести… Это вам.

Мои пальцы поймали тыльную сторону ее небольшой ладони.

— У меня дежурство сегодня, — неуверенно объяснила Машутка.

Я потянул ее за руку, и она послушно присела на краешек кровати, почти в то самое место, где минуту назад сидела призрачная Надин. Присела и напряженно уставилась в пол. Ладошки, сложенные лодочкой, девушка зажала между коленей, словно прилежная ученица. Я коснулся ладонью ее волос. Она едва заметно вздрогнула, но не отстранилась. Я видел, как наливаются пунцовым ее щеки. Осторожно, боясь вспугнуть, разрушить хрупкое доверие, я начал ласкать ее шею. Она не возражала, замерла пугливой зверушкой, готовой внимать любой ласке. Кончики моих пальцев скользили по теплой бархатной коже, по гибким хрящикам нежного детского ушка, вниз, к беззащитному манящему изгибу, туда, где пульсирует жилка на покорной сливочно-матовой шее. Нестерпимо и сладко зазудели десны. Во рту разлился знакомый чуть солоноватый привкус. Я, как ныряльщик на берегу потока, готовился броситься в густые багряные струи восторга. Не было ни страха, ни сомнения, только где-то глубоко внутри шевелился крохотный предательский червячок. Черт! Я слишком долго был взведенной стальной пружиной. Я слишком давно предвкушал этот момент, ждал его, вожделел. Это походило на чудовищной силы эрекцию, только эректирован был я весь, каждая клеточка моего тела. Всего одно движение! Один укус! Ну! Смелее! Чуть-чуть поверни головку. Господи, какие красивые глаза! Огромные, серо-лучистые, глубокие, в них кет страха, нет похоти, лишь всеобъемлющее, всепоглощающее понимание. Черт! Черт!!! Не могу.

Я резко отстранился. Машуткины чудесные глазищи испуганно мигнули.

— Спасибо, Машенька. — Я ловко вытащил книжку из ее ослабевших пальцев. — Только в изолятор по ночам ходить вот так, запросто, больше не надо. Хорошо?

Постепенно возвращаясь к реальности, Машутка смотрела на меня со смесью ужаса и восторга.

— Тогда я, наверное, пойду? — сказала она шепотом.

Я кивнул и до хруста сжал челюсти. Она поднялась и неуверенно пошла к двери. Я отвернулся.

Лязгнула, закрываясь, дверь. Ключ четырежды провернулся в обратном направлении. — Сэ дьябло! — Пряно посреди палаты возникла взлохмаченная Надин. Глаза ее были вытаращены, что в сочетании с засохшей вокруг рта кровью производило жуткое впечатление. — Ты!.. Ты!.. Каверин, ты совсем спятил? — шепотом заорала Надин, упирая в бока жесткие кулачки. — Ты совсем с ума сошел, интеллигент хренов?! Зачем ты ее отпустил?

Я задумчиво молчал, оперев подбородок на сплетенные в замок пальцы. Что я мог ей сказать?

— Что это за фокусы?! — шипела Надин, казалось, она готова меня в куски разодрать. — Ты думаешь, я все это для развлечения своего проделала?!

Я молчал, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Идиот! Ты хочешь стать лабораторной крысой? Ты хочешь жить здесь всю оставшуюся вечность? Имей в виду, я и пальцем больше не шевельну! С меня хватит! Я сделаю себе визу и уеду в Карпаты к Жаклин, в Брашов, к черту на кулички! Выпутывайся, как хочешь! — Надин осеклась и отступила на шаг, — Бон сан, — пробормотала она, отступая еще на шаг. — Что происходит?

Я глупо улыбался.

Надин подскочила ко мне вплотную, нагнулась, принюхиваясь, протянула ладонь к моему лицу, будто, забывшись, хотела его потрогать, потом отдернула руку и, не спуская с меня глаз, двинулась по периметру комнаты. Совершив полный круг, она села на пол и уставилась на меня, как на экспонат кунсткамеры.

— Ты… Ты больше не охотник, Анри… Ты «донор», — проговорила Надин, то ли обличая, то ли спрашивая, — Ты только что стал «мясом». Или я не в своем уме?

— Ты знаешь, — сказал я блаженно, — я совсем не чувствую голода.

— Ты сыт? — недоверчиво спросила Надин.

— Нет, я не сыт, но и крови я не хочу… ни капельки. Это как… — я затруднился, — почти как было раньше, до того, как ты меня укусила. Надин, кажется, я снова стал прежний.

Надин ошарашено покрутила головой.

— А я думала, это все легенды, — пробормотала она после минутной паузы.

— Какие легенды?

— Другого объяснения у меня нет. — Надин развела руками. — Носферату не может любить. Любовь — удел людишек, им нечего терять, у них нет вечности. Любовь — это всегда жертва, а мы привыкли принимать жертвы, но не приносить. Помнишь наш ужин при свечах, когда я привела эту… Танечку… или Тонечку?.. Я говорила тебе, что вампир, познавший чистую любовь, изгоняется из клана и становится обычным, становится человеком, Анри.

— Помню. Я думал, ты просто пересказала мне вампирскую байку.

— Выходит, что нет. Мы помолчали.

— Это действительно старая история, — задумчиво сказала Надин. — Я думала, теперь так уже не бывает. Я не знала ни одного из наших, с кем бы это произошло. Я даже не слышала имени Носферату, познавшего чистую любовь… до сегодняшнего дня не слышала. Знаешь, Анри, за последние сто лет нас стало ощутимо больше, и не только потому, что люди забыли про серебряные пули. Увеличился процент восприимчивых. Раньше выживал один из двадцати, а то и тридцати тысяч укушенных, теперь вампиром становится каждый тысячный. Не могу сказать, хорошо это или плохо, но если ночные охотники сделаются нормой, то под Луной очень скоро станет тесно, и, может, оно совсем неплохо, что возможна ремиссия. Я не хочу воевать за еду. — Она засмеялась. — А ты с самого начала был странноватый. Но ты мне нравился.

Надин поднялась на ноги и бездумно отряхнула джинсы.

— Что же со мной теперь? — спросил я, продолжая улыбаться. Мне было хорошо. Так хорошо мне не было, наверное, ни разу в жизни. Абсолютное, всепоглощающее счастье свободы.

— Не знаю. — Надин пожала плечами. — Отныне ты по всем документам, да и по сути своей, рядовой псих. Когда лобастые потеряют к тебе интерес, они для проформы года три подержат тебя на таблетках и, глядишь, выпустят под надзор. А может, тебя определят в тюрягу, тогда лет через двадцать сможешь подать прошение о помиловании. Теперь ты человек, Анри, живи надеждами.

— Надежды — это замечательно. — Я никак не мог согнать с лица счастливую улыбку.

— Блажен, кто верует. — Надин криво усмехнулась. — Прощай, Анри. Смотри, не попадайся мне ночью. Сожми кулак.

Я повиновался.