Гильермо дель Торо - Штамм. Начало

А Энсель уже с трудом терпел странности жены. Потому что с ним происходило что-то серьезное и он нуждался в помощи, а не в дополнительных проблемах. В сложившейся ситуации он не мог быть сильной половиной, опорой семьи и хотел бы, чтобы эту роль взяла на себя жена.

Даже дети сторонились отца, испуганные нездешним взглядом его глаз, а может – он смутно это подозревал, – ощущая запах его болезни, который ассоциировался у него с вонью прогорклого кулинарного жира, слишком долго хранившегося в ржавой жестянке под раковиной. Он видел, что они прятались за балюстрадой лестницы в самом ее низу, в холле, наблюдая, как он бродит по второму этажу. Энсель хотел развеять их страхи, но боялся, что выйдет из себя, пытаясь объяснить свое состояние, и сделает только хуже. Так что успокоить их он мог лишь одним способом – если пойдет на поправку. Переборет приступы боли, настолько сильной, что теряешь ориентацию в пространстве.

Он зашел в спальню дочери, решил, что фиолетовые стены слишком уж фиолетовы, и вернулся в коридор. Энсель постоял на лестничной площадке, застыв, как памятник, пока снова не услышал эти звуки. Постукивания. Потрескивания. Биение… не отдаленное, а тихое и близкое. Оно никак не было связано с болью, рокочущей в голове. Почти… как в кинотеатрах маленьких городов, где можно услышать, когда в зале вдруг наступает тишина, потрескивание пленки, бегущей через проектор. Эти звуки отвлекают от фильма, напоминают о том, что реальность, которую ты видишь на экране, нереальна, и возникает ощущение, что во всем зале только ты и осознаешь эту истину.

Энсель потряс головой, его лицо тут же перекосило от боли, и он попытался использовать эту муку, чтобы вернуть ясность мысли, избавиться от этих звуков… Этого постукивания… Биения… Оно окружало его со всех сторон.

Собаки… Пап и Герти, большие неуклюжие сенбернары… Они тоже вели себя странно рядом с ним. Рычали, словно чуяли чужака.

Анна Мария пришла позже и увидела, что муж сидит на краю супружеской кровати, обхватив голову руками.

– Ты должен поспать.

Он схватился за волосы, словно за поводья обезумевшей лошади, и с трудом подавил желание обругать жену. Что-то происходило с его шеей. Стоило ему полежать какое-то время, и надгортанник перекрывал поток воздуха, душил его, Энселю приходилось откашливаться, чтобы восстановить дыхание. Он стал бояться, что умрет во сне.

– Что мне сделать? – спросила Анна Мария от дверей, прижав ко лбу ладонь правой руки.

– Принеси воды, – с трудом произнес Энсель.

Голос свистел в воспаленном горле, жег, как вырывающийся из котла пар.

– Теплой. Раствори в ней адвил, ибупрофен… что угодно.

Анна Мария не двинулась с места. Она в тревоге смотрела на мужа:

– Тебе не становится хоть немного лучше?

Ее боязливость, обычно вызывающая желание защитить, уберечь, на этот раз привела только к вспышке ярости.

– Анна Мария, принеси мне проклятую воду, а потом уведи детей во двор или куда-нибудь еще. Только, черт подери, держи их подальше от меня!

Жена убежала в слезах.

Услышав, что семья вышла во двор, в сгущающиеся сумерки, Энсель рискнул спуститься вниз, держась одной рукой за перила. На столике рядом с раковиной, на сложенной салфетке, стоял стакан. Вода в нем была мутноватая от растворенных таблеток. Он поднял стакан к губам и, держа его обеими руками, заставил себя выпить воду – просто налил ее в рот, не оставив горлу выбора, кроме как проглотить. Часть жидкости все-таки проскочила внутрь, прежде чем все остальное выплеснулось на окно, выходящее во двор. Тяжело дыша, Энсель смотрел, как мутная вода стекает по стеклу, искажая силуэт Анны Марии. Жена стояла возле детей, качавшихся на качелях, устремив взор в темнеющее небо и скрестив на груди руки. Лишь изредка она нарушала эту позу, чтобы качнуть Хейли.

Стакан выскользнул из рук и упал в раковину. Из кухни Энсель перешел в гостиную, плюхнулся на диван и застыл как в ступоре. В его глотке что-то непомерно раздулось, ему становилось все хуже.

Энсель понимал, что должен вернуться в больницу. Анне Марии придется еще какое-то время побыть одной. Справится, если у нее не останется выбора. Может, ей даже пойдет это на пользу…

Он попытался сосредоточиться, решить, что необходимо сделать до отъезда. В гостиную вошла Герти, мягко ступая лапами. Пап следовал за ней. Пес остановился у камина, сел, тихонько зарычал, и тут же биение с новой силой ударило в уши Энселю. Он вдруг понял: звук исходит от собак.

Или нет? Энсель сполз с дивана и на четвереньках двинулся к Папу, чтобы проверить, так ли это. Герти заскулила, попятилась, но Пап остался на месте. Только рычание чуть усилилось. Энсель схватил пса за ошейник в ту самую секунду, когда тот собирался вскочить и убежать.

Брррум… брррум… брррум…

Звук раздавался внутри собак. Каким-то образом… где-то там… билось что-то…

Пап вырывался и скулил, но Энсель, крупный мужчина, которому редко приходилось пускать в ход всю свою силу, обхватил сенбернара за шею и держал крепко, потом прижался ухом к шее собаки, не обращая внимания на шерсть, которая лезла в слуховой проход.

Да. Вот оно, биение. Пульс. Так что же, звуки издавала кровь, которую гнало собачье сердце?

Раздался шум – это залаял Пап, пытаясь вырваться. Но Энсель еще крепче прижал ухо к шее собаки, чтобы убедиться в своей правоте.

– Энсель!

Он повернулся – быстро… слишком быстро… его ослепил приступ боли – и увидел у двери Анну Марию, а за ней Бенджи и Хейли. Хейли прижималась к ноге матери, мальчик стоял чуть в стороне, оба во все глаза смотрели на него. Энсель ослабил хватку, и Пап высвободился.

Энсель все еще стоял на коленях.

– Что тебе нужно? – выкрикнул он.

Анна Мария застыла в дверях, от страха она даже начала запинаться:

– Я… я не… Я хочу пойти с ними погулять.

– Отлично!

Под взглядами детей переполнявшая его злость начала уходить, только горло саднило все сильнее.

– Папочке уже лучше… – Он смотрел на них, вытирая с подбородка слюну. – Папочка скоро поправится.

Энсель повернул голову к кухне, куда убежали собаки. Все благие мысли ушли под напором вернувшегося биения. Оно стало еще громче. Пульсировало в ушах.

К ним!

Изнутри вдруг поднялась тошнотворная волна стыда, по телу пробежала дрожь. Энсель прижал руки к вискам.

– Я выпущу собак, – услышал он голос Анны Марии.

– Нет! – рявкнул Энсель.

Мужчина взял себя в руки.

– Нет, – повторил он ровным голосом, не вставая с колен. – Им тут хорошо. Оставь их здесь.

Анна Мария замялась. Похоже, она хотела сказать что-то еще или что-то сделать, но вместо этого повернулась и вышла, уводя с собой Бенджи и Хейли.