Клайв Баркер - Книга крови 4

И затем прекрасный сон кончился. Он почувствовал, как за его спиной появилась тень. Один из сортировщиков уронил корзинку, которую перебирал, гнилые фрукты рассыпались по гравию. Джером нахмурился и полуобернулся. Исайя нашел эту улицу, в руке у него сияло оружие. В одну короткую секунду оно пронеслось между ним и Джеромом, и Джером почувствовал боль в боку, куда ударил нож.

– О, Боже! – сказал молодой человек и побежал, его два брата, не желая быть свидетелями ножевой расправы, поколебались лишь миг и потом последовали за ним.

Боль заставила Джерома вскрикнуть, но никто на рынке этого не слышал. Исайя вытащил лезвие, и вместе с лезвием вышел жар. Он вновь замахнулся для удара, но Джером для этого был слишком быстр – он отодвинулся и миг спустя уже пересек улицу. Предполагаемый убийца, боясь, что крики Джерома привлекут нежелательное внимание, быстро пустился в погоню, чтобы закончить свою работу. Но асфальт был скользким от гнилых фруктов, а его чудные замшевые туфли удерживали его хуже, чем Джерома – босые ноги. Пропасть между ними все увеличивалась.

– Ну, нет! – сказал Исайя, не намереваясь упустить унизившего его человека. Он перевернул башню ящиков с фруктами – корзиночки опрокинулись, и их содержимое перекрыло дорогу Джерому. Тот заколебался, прежде чем ступить в это месиво, и промедление чуть не убило его. Исайя приблизился, уже держа нож наготове. Джером, чьи чувства обострились от боли до крайности, увидел лезвие ножа готовое распороть ему живот. Мозг его осознал опасность этой раны, но тело жаждало ее – жар выплеснется из него вместе с кровью, присоединяясь к грудам клубники, разбросанной в сточной канаве. Искушение было таким сильным, что он чуть не поддался ему.

Исайя уже дважды убивал до этого. Он знал безмолвный язык этого действа и знал, что означает приглашение, горящее в глазах жертвы. Он счастлив был подчиниться этому приглашению и занес нож. В последний момент Джером опомнился и, вместо того чтобы подставиться под нож, ударил гиганта. Исайя отклонился, и его подошвы поскользнулись на фруктовом месиве. Нож выпал у него из руки и упал в россыпь фруктов и корзиночек. Джером дернулся прочь, тогда как его преследователь, потеряв преимущество, принялся отыскивать свое оружие. Но жертва уже ускользнула и, прежде чем огромная рука взялась за рукоятку, затерялась на людных улицах. Он даже не успел спрятать нож, когда человек в полицейском мундире заступил ему дорогу.

– Что тут происходит? – требовательно спросил полицейский, глядя на нож. Исайя поглядел туда же. Окровавленное лезвие было черно от облепивших его мух.

В своем кабинете Карнеги потягивал горячий шоколад из чашки, третьей за последний час, и глядел, как сгущаются за окном сумерки. Он всегда хотел быть детективом, сколько себя помнил, и в этих воспоминаниях работа представлялась ему увлекательной и захватывающей. Ночь опускалась на город, и зло, облачившись в свои одеяния, выходило на улицы. Это было время противостоять злу, время боевой готовности.

Но он не мог предвидеть, будучи ребенком, той усталости, которую неизбежно приносят с собой сумерки. Он устал до костей, и если он не ляжет в постель, то заснет тут, в кресле, забросив ноги на стол, среди пластиковых чашек из-под шоколада.

Зазвонил телефон. Говорил Йоханссон.

– Все еще за работой? – спросил Карнеги, пораженный преданностью Йоханссона делу. Было уже далеко за девять. Может, у Йоханссона не было дома, в который стоило бы возвращаться?

– Слышал, у нашего парня был занятой день? – сказал Йоханссон.

– Верно. Проститутка в Сохо, потом позволил пырнуть себя ножом.

– Он прорвался через ограждение, полагаю.

– Такое иногда случается, – сказал Карнеги, слишком усталый, чтобы оправдываться. – Что вам от меня нужно?

– Я просто подумал, что вам будет интересно: обезьяны начали гибнуть.

Эти слова вывели Карнеги из ступора усталости.

– Сколько? – спросил он.

– Пока что три из четырнадцати, но остальные, полагаю, умрут до рассвета.

– Что их убило? Перевозбуждение? – спросил Карнеги, вспомнив бешеные сатурналии, которые он наблюдал в клетках. Какое животное – в том числе и человек – удержится на таком уровне возбуждения не сломавшись?

– Это не связано с физическим истощением, – ответил Йоханссон. – Или, по крайней мере, связано не так, как вы думаете. Нам нужно подождать результатов вскрытия, прежде чем мы получим более или менее подробное объяснение.

– А сами вы как думаете?

– Ну, если так... – сказал Йоханссон. – Я думаю, что они теряют голову.

– Что?

– Мозговая перегрузка какого-то рода. У них мозги просто-напросто сдают. Этот препарат не выводится, видите ли, он подпитывает сам себя. Чем больше они распаляются, тем больше препарата производит их мозг, а чем больше он его производит, тем больше они распаляются. Такой порочный круг. Все жарче и жарче, яростней и яростней. Наконец, организм больше не может вынести этого, и – оп! Я стою по колено в дохлых мартышках. – В холодном, сухом голосе вновь послышалась улыбка. – Остальные не позволяют себе расстраиваться по этому поводу. Сейчас у них в моде некрофилия.

Карнеги глотнул остывшего шоколаду. На поверхности жидкости собралась маслянистая кожица, которая треснула, когда он качнул чашку.

– Так это просто дело времени? – спросил он.

– Что наш парень свалится? Да, думаю, что так.

– Ладно. Спасибо за сведения. Держите меня и дальше в курсе.

– Не хотите спуститься и поглядеть на останки?

– Обойдусь без обезьяньих трупов, благодарю вас.

Йоханссон рассмеялся. Карнеги положил трубку. Когда он вновь повернулся к окну, на город уже спустилась ночь.

В лаборатории Йоханссон подошел к двери, чтобы повернуть выключатель – пока он говорил с Карнеги, последний дневной свет угас и стало совсем темно. Он увидел занесенную для удара руку лишь на секунду раньше, чем она опустилась, удар пришелся на основание шеи. Один из позвонков треснул, ноги подкосились. Он упал, так и не дотянувшись до выключателя. К тому времени, когда он ударился о пол, разница между ночью и днем была чисто академической.

Веллес не потрудился остановиться и проверить, был ли этот удар смертельным – для этого у него было слишком мало времени. Он перешагнул через тело и поспешил к столу, за которым работал Йоханссон. Там в кругу света от лампы, точно в финальной сцене какой-то обезьяньей трагедии, лежала мертвая мартышка. Она была безумно истощена – опухшее лицо, оскаленный рот, глаза, закаченные от смертной тревоги. Шерсть животного была выдернута пучками во время многочисленных половых актов, распростертое тельце – все в синяках. У Веллеса ушло секунд тридцать, чтобы определить причину смерти этого животного и двух других, которые лежали на соседнем лабораторном столе.