Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

Над ее телом она распускает свои браслеты Пандоры. В золотых и серебряных чармах больше нет смысла, заклинания, клифоты и таинства, артефакты и песнопения – ничего. Оли больше нет, и Юлия убеждается в этом прикосновением к ее шее. Ребенка тоже больше нет, а благостные дочери где-то в темноте. Они найдут где спрятаться даже в двухкомнатной распашонке Волоколамска. Закрывает глаза, и снова оказывается там, – оно возвращается страшным сном. Под ногами покрытая легкой изморозью опавшая хвоя. Огромные деревья поднимаются над головой и переплетаются, острые лучи редкого света падают к подножию этого «брюха»; Юлия в лесном люфте, в этом хитроумной шварцвальде, куда не ходит даже капитолийская волчица. Ей подлинно ясно, что этот морозный воздух и вечные ели – принадлежат только ей. Здесь свежий аромат беды, и на тонких лужах хрустит лед под каблуками. Когда-то ей казалось, что все это место – находится в какой-то воронке, ты можешь помнить отражение своих губ в дорогом зеркале, а потом сразу же этот лес. За многие годы дорога известна, как тело любовника, даже можно найти отметины своих прошлых подъемов на страшную гору. Здесь оторванная ветка или – след летних туфель на подмерзшей грязи; иногда даже кажется, что ты чувствуешь запах парфюма-своего-прошлого. Она меланхолично идет вперед. В первый раз эта тюрьма свежего альпийского воздуха наполнила Юлию счастьем, но сейчас она хорошо знает – что, где и почему. Трудно понять – даже представить – полную тишину. Лес, в котором никогда не бывало птиц, ни одна землеройка, и ни одно насекомое не являются частью этого уравнения. Это пронзительная и мрачная тишина изоляции. Тропа ведет вверх, а рядом застывший ручей с переливающимся льдом. Лед, похожий на вену. Выше. И еще. Можно курить, останавливаться, кричать и ползать на коленях. Ничего не изменится, шварцвальд не покинет тебя, он твой самый преданный друг. Ты должна пройти до конца, увидеть то, что он хочет тебе открыть – на вершине холма, будто в какой-то компьютерной игре, где все подвержено внутренней логике; как в крупном бизнесе – воплощение одних и тех же паттерном по кругу. Ты можешь дрочить под ледяными елями или вспарывать себе горло их твердыми иглами. Бежать вниз по ручью, но всегда возвращаться к необходимости подняться на самый верх. Этот сон всегда повторяется – кошмаром, фарсом, банальностью, а затем просто привычкой. Так больные энурезом полностью перестраивают жизнь под болезнь. Ко всему можно привыкнуть, и к шварцвальду тоже. А на самом верху, где отступают деревья, ты видишь безграничное пространство черной крыши, километры или сотни жизней пешком. И над всем этим высится – но, конечно, до него нельзя добежать, и твой крик не достанет его стен – хребет Алекто. Белая гора с красными зазубринами пиков. Словно перепачкан в солнце ее хребет, и – именно ее, а не названный ее именем – это позвонки, перепачканные утренней кровью выходят наружу сквозь разошедшийся шов кожи. Она лежит собственным идолом, ее змеиное тело – ткано девственницами и снегом, холод запорошил все дефекты ее пигментации, она белоснежна, как после фотошопа, великая порно-актриса, королева генг-бенга, Алекто, рука которой небрежно откинута вниз по склону, и черная река – это огромная страшная вена от локтя до запястья, то ли вскрытая, то ли столь отчетливая даже отсюда. Алекто насажена на горы, горы втискиваются в ее живот и выбивают кость наружу сквозь спину, и где-то далеко вдали теряется хвост, и несколькими уже сгнившими солнцами в ее волосах маслянисто блестят цветы репейника. Призраки вьют гнезда в ее черепе. И мало кому удавалось видеть ее – отсюда, где расходится шварцвальд, – будто с военной вышки, – упираясь взглядом в огромную пещеру, где когда-то в сводах костяного дворца античные шлюхи читали молебен – ее выгнившего левого глаза. Будто вылупляясь из белого с красным бархата, глазница источает ту тишину, которая не дает Юлии дышать.

Идея о том, что именно внутри когда-то был жреческий нексус, особенно будоражил мозг в двадцать три года. Тайное собрание внутри богини отмщения. Злобная инверсия, уроборос настоящей культуры. Подлинная история вопреки всему, что называет «Тайной историей» двадцать первый век.

Конечно, Алекто привлекает ее внимание больше, чем кульминация сна – старый дом на вершине шварцвальдского холма. То, к чему тянутся ее надежды, страшнее декоративного трупа на излете альпийского пейзажа. Это обертка рождественской конфеты или белая лента Болотной площади – декоративное искусство. Дом же, который она всегда называла странным и вычурным именем «Парцифаль», является последней точкой реальности. Иногда можно увидеть, как сквозь него начинает блестеть жизнь. Видимо, у каждого найдется такой Парцифаль – такой дом, заточенный в стеклянный шар, такая тайная память и нерастраченный ресурс ностальгии, который единожды полностью заполняет твою жизнь, вытесняя все остальное. В четырнадцать ты впервые видишь его на витрине и уже предчувствуешь. Потом он становится твоим настоящим, затем – прошлым, гештальтом, причиной психотерапии, рефлексии, о нем ты плачешь, когда прижимаешься лбом к его сильному плечу и когда сжимаешь лопатку, того, к кому сегодня тянутся твои ожидания; завтра – ты уже насыщаешься, но никогда, стоит запомнить, тебе не спастись от подобного Парцифаля. От этих книг, без всякой видимой причины, вызывающих приступы ревности и судорожное желание обладания. Для всех остальных такие предметы не имеют никакой значимости, для тебя же их тайные имена яснее всего остального. Вероятно, Парцифаль начали строить в конце 70-х (так или иначе Юлия должна придумать его историю собственноручно, в этом кульминационная часть приключения) миниатюрным подарком очередной любовнице. Какой-то из первых нуворишей пытался пленить ее европейским шармом. Неуклюжее чудовище, не имеющее ничего общего ни с одним архитектурным течением. Эта желтокрылая пташка была актрисой, и Парцифаль, став ее клеткой, пропах запахом пудры и обил свои стены зеркалами. Многие из этих зеркал никогда не отражали действительности. Это были черные зеркала, другие зеркала, именно такие, какие всегда необходимы актрисам. И необходимы таким, как Юлия – больше, чем класса люкс, эксклюзивные артефакты другого мира, несущие в себе аромат тосканских преданий Джеймса Гюнтера и античного жертвоприношения.

Парцифаль стоит на вершине холма. Кажется, что он упирается в пропасть, но это не так. Он – начинает пропасть, он является ее источником. Холм резко осыпался северным боком под тяжестью напудренного чудовища, и обнажил острые базальтовые уступы. Далеко внизу виднеются еловые заросли, и дальше – хребет Алекто. Юлия знает, что сон заканчивается внутри. Когда захлопывается входная дверь, пространство съеживается до размера Парцифаля. Это не ощущение гроба. Это большое двухэтажное пространство. Радости, розмарина, потрескивающих каминных бревен, эбонитового херувима на полке, пыльных корешков, мандариновых корок. Это суррогатная реальность, где папа жив, мама жива, любовь существует, торжество дружбы. Запах обманчивой старины. Прямо за дверью начинается громоздкая лестница. Здесь первая хозяйка сломала шею. Начиная с античности, люди строили дома-коробки и дома-ящики, способные запереть в себе зло. Известный дом Пандоры. Эти метафизические ловушки не только пили кровь своих хозяев, но и вызывали в них любовь. Одержимость стропилами, лестницами, перекрытиями, спальнями. Эти дома вступали в прихотливые и ревностные отношения со своими хозяевами. Они занимаются с ними любовью. Иногда – они ебут их до смерти. Дома-однолюбы и дома-гомосексуалы. Дома, как Парцифаль, способны наполнить твое сердце ностальгической печалью. Навсегда. Заполнить тебя до краев. Любая история этих домов – еще одна история похитителей тел.