Елена Хисамова - Дьявольские близнецы

– Ну, всё дружок, – вытаскивая веник из кладовки, пригрозил ему Павел. – Лопнуло моё терпение. Сейчас схлопочешь…

Сэнди, увидев хозяина с орудием устрашения, сел возле ненавистного ему предмета мебели, поднял вверх морду и завыл. От неожиданности Павел выронил веник.

– Чёрт, да что происходит? Кого ты там учуял? Мышей у нас отродясь не водилось. Фу! Молчать, фу, кому сказал?

Он подошёл к злосчастной тумбе и отодвинул её от стены. Что-то зашуршало, и Павел увидел, что на пол упал лист бумаги, застрявший между тумбой и стеной. Кобель тут же успокоился и резво потрусил в комнату, к любимому месту лёжки. Павел поднял листок, развернул и прочёл:

«Здравствуй, Паша!

     Пишу тебе, храня в сердце надежду…»

Глава 29. Кладбище

      Павел с трудом приоткрыл глаза. Голова трещала от нестерпимой боли. За окном уже рассвело, но небо затянуло сизыми, вовсе не весенними тучами, из которых на город вот-вот готовилась обрушиться очередная порция мокрого снега. Он со стоном принял вертикальное положение и воспалёнными глазами обвёл кабинет. Фотографии на полу, клочки разорванных листов бумаги, пустая бутылка коньяка на столе и пепельница полная окурков.

 – Чёрт… – выругался он. – Проспал…

 Павел сунул руку под подушку, куда обычно клал мобильник. Странно, он был готов поспорить, что будильник не звонил. Или коньяк вырубил его до бесчувственности?

 Наконец, он нашарил смартфон и, болезненно хмурясь, выбрал в журнале номер секретаря лаборатории. Язык ворочался с трудом, и каждое слово отдавалось в гудевшей голове новыми приступами боли. Отдав распоряжения на день, он снова лёг, кряхтя и стеная, как старик. Из-под пледа на диване высунул морду пёс и вопросительно взглянул на него. Поняв, что прогулка откладывается на неопределённое время, Сэнди по-собачьи поворчал, повозился, и улёгся задом к Павлу, таким образом продемонстрировав отношение к ночному времяпровождению хозяина.

 …Прочитав письмо Маши, первым делом Павел бросился  разыскивать старую телефонную книжку, в которую давным-давно, ещё в школе записал её телефон. Как-то маленький копеечный блокнот попался ему на глаза, он даже полистал его, пытаясь вспомнить людей, чьи имена записаны рядом с номерами. Павел перерыл весь стол, но книжка бесследно исчезла. Он достал два альбома с фотографиями. В одном хранились его детские, в другом сделанные после того, как они со Светой взяли близнецов. Ему не терпелось сравнить собственное изображение со снимками детей, чтобы уверить себя, что Маша заблуждалась. Эти чудовища в детском обличии не могли быть его плотью и кровью. Он перебирал фотографии и страх вползал в сердце, заставляя его биться быстрее. Снимки оказались безнадёжно испорчены, на месте лиц девочек темнели бесформенные размытые пятна. Он думал и пил всю ночь, не чувствуя вкуса и крепости алкоголя. Искурил пачку сигарет, хотя бросил много лет назад, ещё в первый год жизни в Австралии. Слишком накладно обходилась дурная привычка, да и курят австралийцы в разы меньше. Ни единой здравой мысли не шло на ум. Кто и зачем подтасовывал события, чтобы замкнулся мистический круг?  Для чего девочки были разлучены с матерью, но удочерены родным отцом? Только одна догадка настойчиво тревожила Павла. Тем, кто стоит за этой мистификацией, для чего-то нужен именно он...

      К вечеру похмелье отступило, и Павел, больше не мешкая, поехал к Маше. Переменчивая мартовская погода разбушевалась не на шутку. Во второй половине дня в городе объявили штормовое предупреждение. Ветер безжалостно трепал голые ветви деревьев и звенел в проводах фонарных столбов. Мокрый снег вперемешку с дождём острыми иглами колол лица прохожих. Павел посидел в машине возле подъезда, словно собирался с силами, потом поднял воротник пальто и почти бегом преодолел расстояние до входной двери. Он пешком взбежал на знакомый этаж и нажал кнопку звонка, но никто не открывал. Павел прислушался: ему показалось, что с той стороны кто-то крадучись подошёл к двери и замер в ожидании.

 – Маша! – негромко позвал он. – Открой! Давай поговорим, прошу! Я не знал, Маш! Только вчера письмо нашёл, слышишь? Открой!

 Невидимка за дверью зашуршал громче. Из квартиры рядом высунулась голова крепко поддатого мужика.

 – Слышь, перец, хорош орать! – он смачно рыгнул и нецензурно выругался. – Что за народ! В законный выходной трудящемуся человеку отдохнуть не дают!

 – Соседку свою давно видел? – не обращая внимания на его эскапады, дружелюбно обратился к нему Павел. – Марию?

 – Машку? – глупо таращась, переспросил тот, не ожидая миролюбивого развития событий.

 – Ну, конечно…– пытаясь держать себя в руках, ответил Павел. – Кашину Марию Ивановну.

 – Так это…– мужик вышел на площадку и придвинулся ближе к Павлу. – Она это – того…

 – Чего того? – поморщился Павел от сивушного запаха, моментально воскресившего в памяти утреннюю похмельную тошноту.

 – Тю-тю, вот чего! Съехала Маня! Вот она была и нету, – алкаш театрально развёл руками и покачнулся, не удержав равновесия.

 – Как уехала? Куда? – зачастил вопросами Павел.

 – Хы, – маргинал цыкнул зубом и почесал впалую грудину, – уж если такому Ромео, как ты не слила информацию, куда нам со свиным рылом… Задавалась Маня больно. Несмотря, что на зоне чалилась, с простыми человеками дружбы не водила. Ты эта, мужик, может, ссудишь пролетариату пару сотен?

 Павел развернулся и, не слушая нёсшиеся ему вслед ругательства, побежал вниз по лестнице.

      Из-за пробок к воротам кладбища он подъехал за полчаса до закрытия. У разбитной бабищи, уже свернувшей торговлю, Павел купил дюжину подмороженных гвоздик. Сунув тысячу недовольному охраннику, он заверил его, что обернётся быстро, только цветы оставит и назад. Павел медленно шёл по Центральной аллее одного из старейших кладбищ Москвы. Он смутно помнил по рассказам отца, когда-то в далёком прошлом здесь находилось село Ваганьково, в котором организовали «государев потешный двор». Позже оно стало местом массового гулянья москвичей. Но что-то, видимо, перебарщивали они с потехами, и царь Михаил Федорович запретил народу ходить в Ваганьково, а пойманных там нарушителей секли кнутом. Но сам частенько отправлял посыльных за актерами для собственного развлечения. А погост основали во время эпидемии чумы в конце восемнадцатого века.

      До этого Павел ни разу не навестил могилу девочек. Пояснения Аркадия Семёновича и особые ориентиры пути до места захоронения пропустил мимо себя, и в памяти остался лишь номер участка. Разве думал он, что судьба преподнёсёт ему такой удар? Что те, чьей кончине он радовался, окажутся его дочерьми? Теперь Павел испытывал раскаянье и боль от невозможности ничего изменить. Он дошёл до белого здания колумбария и повернул налево. Вскоре он увидел указатель с номерами участков, к которым вела Суриковская аллея, названная так в честь известного художника, погребённого тут. На столбе наполовину оторванное ветром колыхалось объявление.