Долгий путь на Бимини - Шаинян Карина Сергеевна
– Так. Мне срочно надо проветриться, – сказал Герберт в пустоту.
В ответ на подоконнике раздался громкий шорох. Герберт, придушенно пискнув, взвился над креслом. Зелень в террариуме снова зашелестела, закачались листья. На песчаный пятачок выползла игуана и принялась обнюхивать пустые блюдца. Вид у нее был оскорбленный.
– Тоже хочешь прогуляться? – спросил Герберт. Повинуясь импульсу, он приоткрыл крышку террариума. От влажного тепла на лице тут же осели мелкие капельки. Игуана молчала, глядя снизу вверх, и Герберту показалось, что выражение ее морды стало чуть менее надменным. – Бедная, бедная! Клаус норовит вспороть тебе брюхо… Давай сбежим, а? – Ящерица моргнула. – Погуляем по холму, подышим свежим воздухом, – бодро продолжал Герберт, вытаскивая игуану из ящика, – там ничего нет, кроме свежего воздуха, вот увидишь, отличная прогулка!
Он смутно понимал, что неожиданное желание прогуляться как-то связано с бумагами Клауса, но размышлять об этом не хотел.
Ящерица оказалась на редкость увесистой, и Герберт взмок, пока поднимался на холм. На просторе, под солнцем и тихим ветерком, он немного пришел в себя и уже не мог взять в толк, зачем вообще потащил с собой игуану. Зачем лезть к развалинам тюрьмы, он тоже не понимал, но, в конце концов, какая разница, где приходить в себя? Здесь тихо, безлюдно, а воздух свеж, чист и пахнет травами. Этого достаточно.
Вывеска, обещавшая пиво из холодильника, заставила его остановиться. Вообще-то Герберт никогда не пил по утрам, но сегодняшний день с самого начала пошел наперекосяк. Эксцентричный старый негр, подкрашивавший чудовищно аляповатую роспись на стене дома, с готовностью притащил ему пару бутылок светлого. Неловко изогнувшись и пытаясь прижать безвольно обвисшую игуану локтем, Герберт полез за кошельком.
– Вы всегда гуляете по развалинам с ящерицами? – спросил старик, с интересом наблюдая за мучениями Герберта.
– Нет, – сокрушенно ответил тот. – Так уж сегодня вышло.
Он наконец-то выудил кошелек из кармана и теперь пытался раскрыть его одной рукой. Старик по-прежнему следил за ним круглыми и блестящими, как у мопса, глазами, в которых не было и тени улыбки. Вдруг Герберта осенило.
– А вы не могли бы подержать ее у себя пару часов? Она тихая, – жалобно добавил Герберт и расцвел в улыбке, увидев, что старик закивал.
Игуану посадили в куриную клетку и унесли на задний двор. Освобожденный Герберт, расплатившись за пиво и добавив за возню с ящерицей, бодро зашагал к развалинам тюрьмы.
Добравшись до вершины, где остатки крепостной стены торчали, как гнилые зубы из стариковской челюсти, Герберт высмотрел кусок кладки понадежнее, забрался на теплые камни и открыл пиво. Отсюда, сверху, Пороховой Холм походил на гигантское птичье яйцо, чудом уцелевшее в пальцах великана. На склонах виднелись грубые вмятины – видимо, грунт там когда-то провалился, но с тех пор ямы занесло землей, смытой с вершины осенними дождями, провалы поросли полынью и кустами шиповника. Теперь только сверху можно было увидеть тенистые впадины, от которых разбегались трещины – трава вдоль разломов росла яркая и густая, и каждый провал казался намалеванным ребенком зеленым солнышком.
Герберт открыл вторую бутылку и принялся пить мелкими глотками, бездумно рассматривая мозаику клоксвилльских крыш. На душе было пусто и светло. Он понимал, что все сделал правильно, хотя и не знал, что именно, – и не хотел знать. Главное сделано. Герберт сам себе казался неважным и едва ли реальным. Ночные кошмары закукливались, втягивались сами в себя, оборачивались толстым одеялом; казалось, голова заполняется легкой белой ватой. Какой-то частью себя Герберт сознавал, что его лицо делается вялым и сонным, и понимал, что это может быть опасным, но ему было уютно в этой оболочке, и солнце пригревало так хорошо…
– Вот он, – послышался за спиной горячий, напряженный шепот. – Точно, он!
Герберт хотел было оглянуться, чтобы посмотреть, кто еще бродит по развалинам, вызывая такой ажиотаж, но ему стало лень. Вместо этого он поднял голову, подставляя нос щекотным солнечным лучам, и довольно зажмурился. Рядом прошуршали быстрые шаги, на лицо упала тень.
– Точно он, – сказал неприятно знакомый голос.
Тень резко дернулась, и не успел Герберт открыть глаза, как под его черепом разорвалась багровая бомба.
Глава 31
Солнце нещадно било в глаза. Герберт пошевелился и застонал от головной боли: казалось, в затылок забивают сваи. Захрустела щебенка под неторопливыми шагами, свет загородила чья-то спина. Герберт сжался в ожидании нового удара и услышал ехидное хихиканье. Всхлипнув, он перевернулся на бок и открыл глаза.
Перед ним стоял низенький сутулый человек с большими руками, которые по-обезьяньи болтались, едва не доставая до земли. Малиновая рожица величиной с кулачок, казалось, состояло из одних морщин; маленькие водянистые глаза блуждали, то и дело останавливаясь на Герберте; в эти моменты физиономия карлика делалась глумливой.
Проморгавшись, Герберт узнал давешнего нищего. Вместо веселенького пластикового плаща тот был одет в ветхое одеяние из бархата; из висящей на поясе кобуры торчала резная пистолетная рукоять, которая доходила карлику чуть ли не до подмышки. Нищий со злорадным любопытством вперился в пришедшего в себя Герберта. Тот приподнялся на локтях и огляделся.
Они находились в обширной яме, оставшейся на месте взорванной тюрьмы. Склоны были засыпаны битым кирпичом и обломками известняка, поросшими вьюнками и повиликой. Кое-где пробивались голубые цветки цикория; объеденные гусеницами кусты с трудом цеплялись корнями за камни. Дно пересекали остатки стен; местами чернели провалы и трещины. В уцелевшей стене напротив все дверные проемы были завалены камнем, но прямо посередине зияла длинная расщелина, в которую вполне мог протиснуться взрослый человек.
Рядом с проломом в тени молодого клена чернели две фигуры, отдаленно напоминающие страшно истощенных, древних мартышек; однако они тоже были одеты и даже вооружены. Хихикающий над Гербертом карлик на их фоне казался воплощением жизни и здоровья. Рассмотрев стражей подробнее и поняв, что больше всего они похожи на древние мумии, зачем-то разодетые в камзолы, Герберт решил, что галлюцинирует.
Сразу стало спокойнее. Без всякого волнения Герберт смотрел, как карлик вытащил свой чудовищный пистолет и навел его расширенное воронкой дуло прямо в лицо. «Где рыба?» – спросил карлик. Его скрипучий голос, казалось, царапал череп. Герберт болезненно улыбнулся и прикрыл глаза. Вспомнилось, что совсем недавно господин Нуссер рассказывал о каком-то знаменитом психиатре, приехавшем в Клоксвилль; надо будет попросить телефончик, вяло подумал Герберт.
Стоило Клаусу проникнуть в мысли, и его сразу стало видно. Аптекарь вылез из той самой расщелины, рядом с которой дежурили мумии. Размахивая руками и забавно переваливаясь, он побежал на карлика. Впрочем, сразу стало не до смеха: щебенка так оглушительно хрустела под ногами Клауса, что Герберт на мгновение потерял сознание от пронзившей череп боли, а когда пришел в себя, понял, что ничего не слышит.
Клаус свирепо тряс карлика за шиворот; губы аптекаря шевелились, видимо, изрыгая проклятия, но в чем дело, Герберт понять не мог. В руке карлика мелькнул кинжал и полетел на камни, выбитый тяжелой лапой озверевшего вконец Клауса. Нищий, подпрыгнув, схватил аптекаря за грудки; под разорванным воротником Клауса мелькнуло что-то блестящее, и Герберт заметил на груди Клауса большой, очень тяжелый с виду медальон. Карлик тоже увидел его. Физиономию перекосило от удивления; карлик ухватился за странное украшение и начал изо всех сил тянуть к себе. Клаус отпихивался. Его шея побагровела, а глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
Внезапно цепочка лопнула, и они разлетелись в разные стороны. Клаус с размаху уселся на землю. Карлик тоже упал, но быстро вскочил и зашипел, хватаясь за разбитый локоть; в костлявой руке он крепко сжимал медальон. Аптекарь заворочался, и под его весом заскрипел битый камень – в галлюцинацию вернулся звук. Герберт напрягся, ожидая боли, но, видимо, он уже перешел какой-то предел – ничего страшного не случилось, лишь слегка саднило в затылке.
