Элджернон Блэквуд - Удивительные приключения личного секретаря мистера Сайдботэма

— Очень немногим, — ответил Шортхаус как можно доверительнее, удается дожить до его возраста и, имея его опыт, не питать тех или иных иллюзий.

— Истинная правда, — сказал Гарви, — ваше наблюдение весьма проницательно.

— Да уж, проницательно, — уклончиво ответил Шортхаус на его намек, но, конечно, есть вещи, — тут он осторожно посмотрел через плечо, — есть вещи, о которых нельзя говорить неосмотрительно.

— Я превосходно понимаю и уважаю вашу сдержанность. Они побеседовали еще некоторое время, а затем Гарви встал и, извинившись, вышел под тем предлогом, что ему нужно проследить за приготовлением спальни.

— Гость в этом доме — целое событие, и я хочу, чтобы вам было как можно удобнее, — сказал он. — Маркс под моим наблюдением сделает все наилучшим образом. И, — стоя в дверях, заметил со смехом, — я хочу, чтобы вы привезли Сайдботэму хороший отчет.

Его высокая фигура исчезла, и дверь захлопнулась. Только что закончившаяся беседа стала для секретаря в некотором роде откровением. Гарви казался вполне нормальным человеком. Не было сомнений в искренности его поведения и намерений. Он просто слишком серьезно принял зловещие предостережения Сайдботэма и ту таинственность, которой шеф окружил дело. Пустынность и мрачность местности усилили его заблуждения. Он начал стыдиться своих подозрений, и постепенно мысли его изменялись. Как бы там ни было, ужин и постель были предпочтительнее шести миль темной дороги, без ужина, да и с холодным поездом в придачу. Вскоре вернулся Гарви.

— Мы сделаем все как можно лучше, — сказал он, погружаясь в глубокое кресло у противоположной стороны камина — Маркс — неплохой слуга, если за ним все время присматривать. Над евреями постоянно нужно стоять, если хочешь, чтобы все было сделано как следует. Они все хитрые и ненадежные, пока не заинтересованы в работе. Но Маркс, я должен заметить, мог бы быть и хуже. Он со мной почти двадцать лет и сходит за повара, камердинера, горничную и дворецкого вместе. В прежние времена он был служащим нашего чикагского офиса.

Гарви болтал, а Шортхаус слушал, иногда вставляя замечания. Первому, казалось, было приятно, что хоть есть с кем поговорить, и, очевидно, для его слуха звук собственного голоса звучал музыкой. Через несколько минут он подошел к буфету и снова взял графин с виски, держа его на свету.

— Теперь вы составите мне компанию, — любезно сказал он, наполняя рюмки. — Это придаст нам немного аппетита к ужину.

На этот раз Шортхаус не отказался. Налиток вмел мягкий выдержанный вкус, и оба выпили по две рюмки.

— Превосходно, — заметил секретарь.

— Я рад, что вам нравится, — чмокнув губами, сказал хозяин. — Это очень старое виски, и я его редко пью один. Но сейчас, — добавил он, особый случай, не правда ли?

Шортхаус ставил свою рюмку, когда внезапно что-то привлекло его взгляд к липу собеседника. Он уловил в голосе Гарви странную нотку, и его нервы сразу напряглись. В глазах Гарви горел незнакомый огонь, по его лицу едва заметно мелькнула тень чего-то такого, от чего у секретаря поползли мурашки по спине. Его взор застлало какой-то дымкой, и в нем окрепло необъяснимое убеждение, что он смотрит в глаза дикому животному. Прямо перед ним находилось нечто первобытное, дикое и жестокое. По его телу пробежала невольная дрожь, и с нею эта фантазия рассеялась так же быстро, как и появилась. Он посмотрел в глаза собеседника с улыбкой, обратной стороной которой был охвативший его сердце ужас.

— Да, это особый случай, — сказал он как можно естественнее, — и позвольте добавить, особое виски.

Гарви, казалось, был польщен. Он начал рассказывать, каким путем к нему попало это виски, и в самой середине этого пространного рассказа дверь за ним открылась и скрипучий голос объявил, что ужин готов. Они прошли за карликом через грязную переднюю, освещенную лишь лучом света из библиотеки, и вошли в небольшую комнату.

На накрытом для ужина столе стояла лампа, служившая единственным источником света. На стенах не было картин, а окна закрывали жалюзи без штор. Огонь в камине не горел. Когда они сели лицом друг к другу за стол, Шортхаус заметил, что перед хозяином была только суповая миска, без ножа, вилки или ложки, тогда как его прибор включал соответствующее количество посуды, ножей и вилок.

— Не знаю, что будет на ужин, — сказал Гарви, — но уверен, что Маркс сделал все, что только можно за такой короткий срок. Я на ужин ем только одно блюдо, но вас я прошу не спешить и попробовать все как следует.

Вскоре Маркс поставил перед гостем тарелку супа. Присутствие этого старого слуги было настолько отвратительным, что ложки супа исчезали во рту Шортхауса довольно медленно. Гарви сидел и смотрел на него.

Шортхаус сказал, что суп восхитительный и мужественно проглотил еще несколько ложек. Мысли же его сосредоточились на собеседнике, чье поведение и манеры постепенно менялись. Эту перемену секретарь сперва скорее почувствовал, чем увидел. Хладнокровие Гарви уступило место плохо скрываемому необъяснимому волнению. Его движения стали быстрыми и нервными, глаза забегали и странно заблестели, а в голосе иногда прорывалась дрожь. Что-то необычное волновало его и с каждой секундой требовало все более энергичных действий.

Интуитивно Шортхаус испугался растущего возбуждения хозяина, и, преодолевая необычайную жесткость свиных котлет, попытался вести беседу в русле химии, которую он с большим интересом изучал в бытность свою студентом Оксфорда. Его собеседник не поддержал этой темы. Казалось, он потерял к гостю всякий интерес и отвечал ему только по необходимости. Вскоре после того как Маркс внес блюдо с дымящейся яичницей и ветчиной, эта тема отпала сама собой.

— Несвоевременное блюдо, — сказал Гарви, когда тот ушел, — но я полагаю, лучше, чем ничего.

Шортхаус сказал, что он чрезвычайно любит яичницу с ветчиной и, подняв глаза, увидел, что лицо Гарви конвульсивно подергивается и что он почти подпрыгивает в кресле. Под пристальным взглядом секретаря он несколько успокоился и заметил с очевидным усилием:

— Вы очень любезны. Жаль, что я не могу к вам присоединиться: я никогда этого не ем. У меня на ужин только одно блюдо.

Шортхаусу стало любопытно, что же это за блюдо могло быть, но он больше ничего не сказал и только заметил про себя, что волнение собеседника, кажется, начинало выходить из-под контроля. Во всем этом было что-то жуткое, и секретарь пожалел, что не выбрал прогулку до станции.

— Я рад, что вы ничего не говорит при Марксе, — сказал вдруг Гарви. Я уверен, что не стоит. А вы? Казалось, он нетерпеливо ждал ответа.