Брайан Ламли - Вместе с Суртсеем
Сидя в купе первого класса поезда Лондон — Глазго, несущегося на север, и давно уже исчерпав все вопросы, какие хотелось задать брату, — кстати, отвечал он крайне уклончиво, — я погрузился в чтение захваченной на дорогу книги. Через несколько минут, вздрогнув от грохота проходившего мимо встречного поезда, я оторвался от книжной страницы и… несказанно порадовался, что в купе кроме нас с Джулианом никого нет. Ибо мой брат заинтересовался какой-то старой газетой, и я не знаю, что подумали бы наши возможные попутчики, случись им увидеть выражение его лица… Пока Джулиан читал ту заметку, оно сделалось сначала раздраженным, потом едва ли не злобным. Странные черные очки лишь усиливали эффект, одновременно придавая его лицу оттенки злобного сарказма, жестокого триумфа и нескрываемого презрения. Я был неприятно поражен, однако смолчал, а позднее, когда Джулиан вышел в коридор подышать свежим воздухом, схватил газету и отыскал рубрику, которую читал мой брат и которая, по всей видимости, вызвала на его лице столь богатую гамму чувств. Тут же вернулся прежний страх. За последний год я практически не держал в руках газет, и прочитанное явилось для меня шоком. И все же впечатление было такое, будто где-то и уже это слышал… В заметке сообщалась о событиях, практически повторявших события той злосчастной ночи. Обострения у душевнобольных по всей стране. Необъяснимые, безумные и страшные поступки людей, ранее считавшихся нормальными. Всплеск деятельности зловещих сект и черные мессы в центральных графствах Великобритании. Необычные морские животные, выброшенные на побережье близ Хардена, и еще более загадочные происшествия в Котсволдских холмах в Глостершире.
Словно холод океанских глубин коснулся моего сердца… Я быстро перелистал остальные страницы и едва не выронил газету, наткнувшись на то, что почти ожидал увидеть: в Атлантике между Гренландией и северной оконечностью Шотландии были зафиксированы толчки на морском дне. Я инстинктивно впился взглядом в дату над заметкой. Как и следовало ожидать, газета была недельной давности… Подводное землетрясение произошло именно в то утро, когда доктор Стюарт нашел моего брата скорчившимся под больничным одеялом, в палате с зарешеченным окном!
И все же мои страхи, по всей видимости, оказались беспочвенными. По возвращении в Глазго брат первым делом уничтожил все свои книги по оккультизму, что несказанно меня обрадовало. Правда, при этом он не предпринимал ни малейших попыток вернуться к сочинению книг. Вместо этого Джулиан уныло слонялся по дому, размышляя, как мне казалось, о своей продолжительной болезни (по его словам, о периоде безумия он ничего не помнил). При этом он ни разу, вплоть до ночи, когда умер, не снимал очков. Подозреваю, что Джулиан не расставался с ними даже в постели, но для чего они ему понадобились и в чем заключался смысл слов, произнесенных в ту давнюю ночь в моей комнате, — все это стало понятно мне гораздо позже.
Меня заверили, что фотофобия брата со временем пройдет, однако день шел за днем, и скоро ждать стало уже бессмысленно. Кстати, вскоре я заметил в характере брата перемены иного рода. Если раньше Джулиан отличался застенчивостью, замкнутостью и почти полным безволием, — о чем, кстати, свидетельствовал и его слабый подбородок, — то теперь его было не узнать. Он вступал со мной в препирательства по малейшим пустякам. Его лицо — губы и особенно подбородок — приобрело абсолютно несвойственную ему твердость.
Все это не переставало меня удивлять, и по мере того, как одна неделя сменялась другой, я проникался все большей и большей уверенностью в том, что с моим якобы излечившимся братом далеко не все в порядке. Помимо его меланхоличной задумчивости, в нем поселилось нечто пугающее. Почему он больше не рассказывал о чудовищных снах, терзавших его каждую ночь? Одним небесам известно, как мало он спал, но даже если ему и случалось уснуть, меня частенько будило его бормотание, в котором слышались отголоски увиденных во время болезни кошмаров.
Впрочем, примерно в середине октября с Джулианом случилась отрадная перемена. Он заметно повеселел и даже занялся старыми рукописями, которые уже давно пылились незаконченными — хотя и вряд ли всерьез. В конце месяца брат удивил меня неожиданным признанием: оказывается, у него давным-давно появился замысел для хорошей книги, однако толком взяться за нее до сих пор не получалось. Работать над рукописью он будет сам, но сначала необходимо изучить кое-какие источники, потому что для подобного произведения требуется особенно тщательная подготовка. Джулиан попросил меня по возможности не нарушать его уединения, насколько то позволяло наше скромное жилище. Я согласился со всеми его условиями, хотя и не понимал, зачем ему понадобилось оставаться одному в комнате и запираться изнутри, — или почему он расчистил «для будущих нужд» просторный подвал нашего дома. Правда, никаких вопросов я задавать не стал. Брат тактично попросил об уединении — и, насколько это зависело от меня, получил его. Должен, однако, признаться: меня охватило нешуточное любопытство.
С тех пор мы виделись лишь за обеденным столом (очень и очень нечасто), да еще тогда, когда Джулиан приходил в библиотеку за нужными книгами. Последнее происходило каждый день с завидной регулярностью. Поначалу я встречал Джулиана у дверей библиотеки — мне было интересно, над чем он работает. Я надеялся, что смогу разгадать его намерения по подбору книг.
Увы, эта уловка нисколько не приблизила меня к пониманию его замыслов, а лишь сбила с толку. Я не мог понять, для чего ему могли понадобиться «Ядерное оружие» Лаудера, «Рентгеновские лучи» Шалля, «Огромная вселенная» Кудерка, «Человек и энергия» Уббелоде, «Чудеса современной науки» Кина, «Современная психиатрия» Стаффорда Кларка, «Эйнштейн» Шуберта, «Электрический мир» Гебера, а также многочисленные выпуски журналов «Нью Сайентист» и «Прогресс науки»… А ведь эти увесистые тома он таскал к себе в подвал каждый день. И все же Джулиан не давал мне серьезных поводов для беспокойства — не как раньше, когда читал далекие от науки труды, которые затем уничтожил по возвращении из больницы. Увы, моему душевному спокойствию не суждено было продлиться слишком долго.
Как-то в середине ноября, закончив особо трудную главу со скрипом продвигавшейся книги, я пошел к Джулиану, чтобы поделиться своей радостью. В то утро брат еще не попадался мне на глаза, но его исчезновение я обнаружил лишь тогда, когда, постучав в его дверь, не услышал ответа. В последнее время, уходя из дому, он стал запирать дверь на ключ, однако на сей раз она оказалась открыта, что весьма меня удивило. Войдя, я увидел на прикроватном столике записку — большой лист бумаги, на котором корявыми буквами было выведено следующее:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});