Элджернон Блэквуд - Ивы

Лежа на песчаном пятачке у костра, мы курили и под аккомпанемент всех этих ночных шелестов, грохотов и стонов как ни в чем не бывало обсуждали пройденный уже путь и прикидывали дальнейший маршрут. Карту мы разложили на пологе палатки, но из-за сильного ветра, колебавшего наш полотняный «стол», почти ничего не могли разобрать: приходилось то и дело его поправлять и гасить фонарь. В сущности, если бы не карта, нам было бы достаточно и света от костра, изредка выстреливавшего вверх фейерверки искр. В нескольких ярдах от нас бурлил, пришептывая и журча, поток, а временами слышался тяжелый плеск — это водная стихия отхватывала очередной кусок суши.

Разговор наш крутился в основном либо вокруг недоразумений, омрачавших наши привалы в Шварцвальде, либо кто-нибудь из нас двоих принимался рассказывать о чем-нибудь занятном, однако теперешнее свое положение мы, словно по уговору, старались без крайней надобности не обсуждать. Ни выдра, ни человек в лодке не удостоились даже упоминания, хотя при других обстоятельствах мы наверняка бы только о них и говорили. Еще бы, такие события в нашей довольно монотонной походной жизни!..

При весьма скудных запасах топлива поддерживать огонь было настоящей морокой, тем более что ветер, сдувавший дым прямо нам в лицо, давал отличную тягу. За дровами мы ходили по очереди. Когда Свид возвращался, я, глядя на его тощий улов, изумлялся, почему его так долго не было. Не то чтобы я боялся оставаться один, просто заранее предвкушал, как теперь уже мне придется рыскать под кустами вдоль скользких, осыпающихся берегов, залитых холодным лунным светом. Многочасовая битва с течением и ветром — и с каким ветром, с каким течением! — вымотала нас обоих, давным-давно пора было заползать в палатку и ложиться спать. Но мы продолжали жаться поближе к огню и, с невольной опаской поглядывая на глухую стену ив, вслушивались в странные звуки, порожденные ветром и рекой. Уединенность этого мирка заставляла нас вести себя не так, как обычно: тут куда более уместным было молчание — очень скоро собственные голоса стали казаться нам резкими и фальшивыми, и мы невольно перешли на шепот. Человеческий голос никогда не вписывался в хор могучих стихий, здесь же его звучание и вовсе воспринималось как нечто кощунственное. Все равно что громко разговаривать в церкви или в каком-нибудь другом неподходящем и даже опасном для бесед месте…

Поистине мистическая мрачность этого заросшего ивами одинокого островка, истерзанного ураганом и окруженного со всех сторон стремительными бурными потоками, подавляла — и наверняка не только меня. Нетронутый и мало кому известный кусочек суши, освещенный сейчас полной луной, находился в стороне от вездесущего людского рода, тут все было другим — иной, чуждый и неведомый мир, населенный лишь ивами и их душами. А мы, неразумные твари, посмели сюда явиться и даже пытались тут хозяйничать! Но не только гнетущая таинственность этого угрюмого острова внушала мне подспудную тревогу, пока я полеживал на песке, протянув ноги к огню и глядя сквозь листья на звезды, — меня мучило что-то еще…

Поднявшись, чтобы отправиться за очередной порцией плавника, я твердо сказал:

— В последний раз иду, потом, как только все догорит, ложусь спать…

Мой приятель лишь вяло на меня посмотрел.

Я шагнул в сгущающуюся чуть поодаль от костра темень.

Для человека, не склонного к праздным фантазиям, Свид был сегодня что-то уж слишком восприимчив, замечая то, на что раньше просто не считал нужным обращать внимание. Похоже, он тоже проникся дикой прелестью этих мест. Помнится, меня совсем не обрадовало это пустяковое, в сущности, обстоятельство, и, вместо того чтобы искать всякие щепочки да сучки, я отправился в дальний конец острова, туда, где река и заросли ив были особенно эффектно освещены лунным светом. Мне хотелось побыть одному; тревога моя усилилась, и к ней прибавилось какое-то смутное ощущение — мне необходимо было постичь его суть.

Дойдя до песчаного обрыва, возвышавшегося над волнами, я замер, потрясенный колдовским очарованием открывшегося моим глазам ландшафта. И дело было не только в живописности этих живых «декораций» — тут присутствовало что-то еще, отчего все тревожней сжималось сердце.

И эти пустынные водные просторы, и купы шепчущихся ив, и порывы неистового ветра привносили в мои ощущения новые оттенки, наполняя душу странной горечью и унынием. Особенно усердствовали ивы: ни на миг не умолкая, они то что-то бормотали, то пересмеивались, то издавали леденящие кровь завывания, то тяжко вздыхали… Но самым примечательным было то, что их шелестящий гомон свидетельствовал о какой-то особой жизни всего этого необъятного растительного пространства. Оно было чуждым всему вокруг, совсем не таким, как разбуянившиеся, но ничуть не злобные река и ветер. Ивы словно бы жили в ином измерении, подчиняясь иным законам бытия, и в данный момент увлеченно обсуждали какие-то доступные лишь им одним тайны. Они заговорщически друг к другу наклонялись, забавно покачивая косматыми головами, шевеля мириадами листьев, даже тогда, когда совсем ненадолго утихал ветер. Итак, растения двигались независимо от него, как живые, и эта их жутковатая обособленность вселяла в меня какой-то иррациональный ужас.

В лунном свете ивы казались несметным полчищем — они угрожающе размахивали множеством серебряных пик, готовые в любой момент атаковать наш бивак.

У всякой местности есть своя аура, и довольно активно проявляющаяся, надо только прислушаться и присмотреться… Путешественник особенно явственно ощущает ее во время ночлега, когда выбранное для привала место дает понять, «принимает» оно его или нет. Поначалу на эту ауру мало кто обращает внимание, хлопоча над палаткой и приготовлением пищи, но при первой же передышке — чаще всего после ужина — все становится ясно. Знак, поданный нашим ивовым пристанищем, был абсолютно недвусмыслен: мы тут никому не нужны. Ощущение враждебности нарастало. Мы оказались у опасной грани, преступив которую рисковали вызвать страшный гнев. Одну ночь нас, возможно, потерпят, но не дольше! И порукой тому все языческие боги дерев и стихий — они говорят нам «нет»! Мы первые из рода человеческого посмели осквернить своим присутствием этот заповедный островок, и напрасно: ивы не принимали нас!

Вот такие нелепые, непонятно откуда взявшиеся мысли одолевали меня, пока я стоял и слушал, слушал… Дослушался до совершенно бредовой идеи: а что, если эти говорливые ивы вдруг решат продемонстрировать свою «жизненную силу»? Взовьются чудовищным роем и по приказу местных властителей со свистящим гулом устремятся к стоянке «захватчиков», чтобы там, повиснув над нашей палаткой черной зловещей тучей, низринуться вниз. Вот они смыкают свои ряды, потом, чуть расступившись, встают поудобнее и с угрюмым видом ждут, когда наконец подует достаточно сильный ветер, который позволит им взмыть ввысь… Я мог поклясться, что ивы выглядели несколько иначе, чем минуту назад, их строй стал более тесным.