Михаил Павлов - Некрофилия

— Я могу называть тебя отчимом?

— Лучше не стоит.

— Ты также не хочешь, чтобы я называл тебя по имени.

— Мне не нравится мое имя.

— А я бы хотел, чтобы у меня было имя. Имя — это индивидуальность. А еще я бы хотел лицо.

Однажды мы поменялись ролями. Я болтал, а он по большей части слушал. Я задержался в отделении, очень устал и проглотил свою вечернюю таблетку, сидя в кресле в кабинете. И меня прорвало. Кажется, я рассказал всю историю своей жизни. О солнечном детстве, в котором, правда, почти не было мамы, о школе, сломавшей меня, об университете, в котором я уже начал всех сторониться. О работе, о диссертации, о попытках преподавания, о том, что так и не женился, но однажды встретил женщину, почему-то оставшуюся в памяти.

— У нас была серьезная разница в возрасте, она же была студенткой, правда, на последнем курсе. Ну, а я все равно хотел завязать с преподаванием. Что она во мне нашла? Я же понимаю, каким чудаком для них всех выглядел. Для нее это было серьезно, я точно знаю. Мы даже жили вместе четыре месяца, хорошо было. Она хотела пойти в протезный бизнес, кажется…

— Почему вы расстались?

— Запах. Она говорила, что от меня все время пахнет мертвечиной. Особенно от волос. Сколько ни мойся. Не знаю, может, и сейчас пахнет, а я просто привык, — я развернул к андроиду монитор своего компьютера. — Смотри, правда, красавица? Здесь она не улыбается, но, поверь мне, улыбка у нее прекрасная.

Как-то мы шли по отделению, мимо нас сновали каталки с тяжело раненными военными. Несчастный случай на полигоне. Нужно было не столько оказать медицинскую помощь, сколько исследовать ранения, подтвердив или опровергнув версию о террористическом акте. Андроид вышагивал своей быстрой хромающей походкой и крутил головой, осматривая обрубки тел:

— Люди очень хрупкие. Созданы искусно и гармонично, но очень хрупкие. Почему?

— Ну, гармония — хрупкая штука.

Он шел некоторое время молча, повернув голову в мою сторону.

— Политическое устройство вашего мира де-юре кажется идеальным, но его постоянно сотрясают с внешней стороны военные конфликты и преступления изнутри. Гармония в разрушении?

— Не знаю, наша страна, кажется, состоит из одних только вояк и преступников.

— Например, ты не воин и не преступник.

— Ну, это как посмотреть… Я же украл тебя, присвоил муниципальную собственность, пусть и брошенную. Думаю, однажды ко мне вломятся копы и, что называется, вышибут из меня все дерьмо.

— Будет ли это правильно?

— В этом мире все неправильно, правило такое.

— Люди создали меня по своему образу и подобию, но прочным, — наконец выдал он. — И все же только впоследствии травмы я стал мыслить.

В такие моменты я не знаю, что ему ответить. После поломки он начал задавать вопросы — вот его проблема. Он еще называет это травмой! Смеяться или плакать от его слов? Я почему-то не смеюсь и не плачу. Робот пытается уяснить, что он такое, есть ли у него душа, а я не могу ему сказать, что он просто сломанный мусорщик. Наверное, мне интересно, что будет дальше.

Потом я узнал, что из морга пропало несколько тел. Я не стал спрашивать у андроида, не хотелось узнать, что он умеет лгать. Мне кажется, я разглядел свежую кровь на его бурой обшивке. Досадно, что это происходит всего за несколько дней до заветной отметки в календаре.

— Я подумываю над тем, чтобы тебя отключить.

— Меня нельзя отключить.

— Что это значит?

— Я живое существо. Меня можно только убить.

— И с чего ты взял, что ты живое существо?

— Потому что я уже умирал.

Это была одна из последних наших бесед, позже у меня появилось много хлопот. Получив зарплату, я занимался тем, что оплачивал счета, подчищал задолженности. Погруженный в свои мысли, я не заметил, разговаривал ли со мной робот в тот день. Вечером я пришел домой, повесил пальто у входа, разулся. Включил телевизор, прошел к углу, в котором помещалась кухонька. Налил в кружку воды, достал из аптечки баночку слабительного и принял одну капсулу. Уселся на кровать и стал смотреть ситком, время от времени поглядывая на потолок. Там из обнажившегося бетона торчал крюк. Он был там, когда я въехал в эту квартиру. Тогда я решил, что можно повесить на него люстру, как было в доме моего детства, но руки за столько лет так и не дошли. Актеры на экране зло подшучивали друг над другом, волнами наплывал закадровый смех. Наконец почувствовав действие капсулы, я поспешил в уборную.

Как правильно завязывать петлю, я узнал в Интернете. Это странно, при обилии висельников, прошедших через мои руки.

Выжав себя на унитазе, я включил воду в душе, вернулся в комнату, приготовил чистое белье, одежду, моток толстого эластичного кабеля. Пошел в ванную и еще минут пятнадцать простоял нагой под горячим потоком воды. Шампунь кончился, глупо. Завернув краны, почувствовал головокружение, потемнело в глазах. Сердце вдруг затрепетало в груди, и стало страшно. Потом смешно. Черные барашки перед глазами уже разбегались в разные стороны, а я все еще посмеивался, облокотившись на раковину. Потом, уже спокойный, я оделся в комнате, выключил телевизор, обработал кабель вязким и пахучим смазочным маслом, завязал по петле с двух концов, длина была рассчитана. Пододвинул кресло ближе к центру комнаты, забрался на его спинку и закрепил кабель на крюке. Захотелось вытереть руки, мокрое полотенце лежало на кровати. Глупо. Я надел петлю через голову и, когда она зашла за подбородок, с силой оттолкнулся от спинки кресла. Боль, пронзив шейную часть позвоночника, рассыпалась по всему телу, по всему миру… Кажется, петля не остановила падения, и я полетел во тьму.

Черт знает, сколько времени прошло прежде, чем я пришел в себя. И то, правду сказать, как-то не до конца. Знаете это ощущение парализованности перед пробуждением? Когда уже проснулся, но тело вроде бы продолжает спать, и ты оказываешься в нем заперт. Ты кричишь, но звука нет. И глаза не открываются, и что-то наваливается сверху, давит… Как будто какой-то бес уселся на грудь. Кажется, сейчас задохнешься… Синдром старой ведьмы. Так сказала мама, успокаивая меня, когда я прибежал к ней в слезах. Да, спустя вечность ты оживаешь. Сонный ступор случался со мной еще несколько раз в детстве, и сейчас было что-то похожее. Правда, глаза были открыты, и лежал я не на спине, впрочем, я понятия не имел, как лежу. Голова была вывернута под непонятным углом, одна щека прижалась к полу, я видел свое плечо, но не знал — правое или левое. Справа, кажется, возвышалось кресло и отбрасывало на меня тень. Я даже не мог скосить глаза, чтобы удостовериться. Не чувствовал своего дыхания, не чувствовал боли. Может быть, я все-таки умер?