Шарлин Харрис - Много шума из-за одного покойника

Ответ на этот вопрос не затрагивал меня непосредственно. Свой дом я у Пардона выкупила, как поступил и мой сосед. Элби также успел распродать участки земли в северной оконечности Трэк-стрит и за углом по соседству, по Джамайка-стрит. Их в свое время приобрела Объединенная церковь Шекспира — коалиция разношерстных религиозных сообществ, дела которой неожиданно пошли в гору. Насколько мне известно, единственной неприкосновенной собственностью Пардона оставались пресловутые Садовые квартиры, и он полноправно наслаждался такой привилегией. Прямо сказать, Пардон с удовольствием присвоил себе роль ключевого персонажа мыльной оперы — этакий добродушный хозяин, помогающий своим жильцам решать любые проблемы и поверенный их самых сокровенных тайн. Да уж, насчет этого он проявлял редкостную предприимчивость.

— Мне надо позвонить. Лили, как хорошо, что ты пришла сегодня!

Я еще ни разу не видела миссис Хофстеттлер такой обескураженной, а ведь недавно она две недели подряд изливала желчь на церковного служку епископальной церкви Святого Стефана из-за того, что тот неправильно зажег свечу во время рождественского поста.

— Кому вы хотите позвонить? — спросила я, откладывая тряпку для протирки пыли.

— В полицию. Пардон вчера приходил ко мне. Ты же знаешь, было первое число… В конце месяца сын присылает мне чек, и я сразу перевожу его на депозит, а первого числа, как по часам, ко мне является мистер Элби. В такой день я всегда жду его и заранее кладу квитанцию на стол, а он каждый раз… Да, я думаю, надо предупредить полицию, что он вчера заходил!

— Я сейчас наберу номер.

Я надеялась, что телефонный разговор немного умерит возбуждение моей работодательницы, но, к моему удивлению и смятению, диспетчер в полицейском участке сообщила мне, что к миссис Хофстеттлер сейчас подъедут, чтобы выслушать ее рассказ.

— Лили, будь добра, не сваришь ли кофе? — попросила старушка. — Может быть, полисмен не откажется выпить чашечку. Ох, но что же случилось с Пардоном? Просто в голове не укладывается. Еще вчера он стоял на этом самом месте — и вот теперь умер! А ведь Элби лет на двадцать пять моложе меня! Лили, еще подними лоскуток вон там и поправь думочку на диване. Эх, ноги одряхлели, ни черта не гнутся! Ты не можешь себе представить, Лили, какая это докука — старость!

Поскольку подходящей реплики на эти слова просто не существовало, я быстренько придала комнате надлежащий вид. Кофе уже закипал, все в квартире сияло чистотой, и я даже успела наскоро протереть в ванной, как в дверь позвонили. Я в этот момент доставала чистое белье из сушилки, но Мэри, по-видимому, заразила меня своей безупречной домовитостью. Поэтому я поспешно отнесла всю охапку в гостевую спальню, прикрыла дверь в кладовку, чтобы стиральная и сушильная машины не попались гостю на глаза, и только после этого пошла открывать.

Я все же ожидала прихода какого-нибудь младшего чина, поэтому появление начальника полиции собственной персоной вызвало у меня приступ беспокойства. Это ему, Клоду Фридриху, я звонила среди ночи.

Я посторонилась, жестом приглашая его войти и мысленно проклиная себя за чрезмерную совестливость. Я опасалась, как бы мой голос не натолкнул его на мысль о том, кто именно звонил.

Я впервые так близко столкнулась с Клодом Фридрихом, хотя, конечно, не раз видела, как он отъезжал или подъезжал по аллее, ведущей к дому, и неоднократно встречала его в общем коридоре, когда приходила сюда на работу.

Шефу полиции было уже под пятьдесят. Роста он немалого, очень загорелый, с русыми волосами. В его усах проглядывает проседь, но серые глаза так и сияют на выдубленном лице. У него совсем немного морщин, зато глубоких, словно прочерченных резцом. На широкоскулом лице выделяется квадратный подбородок. Руки у Клода Фридриха большие, плечи могучие, а живот подтянутый. Пистолет на его бедре смотрится вполне естественно. От одного вида синей полицейской формы у меня пересохло во рту и что-то внутри мучительно и тревожно сжалось.

«Тоже мне, мачо», — с досадой подумала я. Будто услышав мои мысли, Фридрих круто развернулся и всмотрелся в мое лицо с вздернутыми бровями и сардонически приподнятым уголком рта. Долгий момент мы настороженно глядели друг на друга.

— Миссис Хофстеттлер!.. — наконец вежливо поздоровался он, переводя взгляд на мою нанимательницу, терзавшую в руках носовой платочек.

— Спасибо, что зашли, хотя может оказаться, что и без пользы, — разом выдохнула миссис Хофстеттлер. — Мне бы вовсе не хотелось беспокоить вас по пустякам. Садитесь, прошу вас. — Она указала на цветную софу, с которой одинаково хорошо был виден телеэкран и любимое кресло хозяйки с откидной спинкой.

— Благодарю, мэм. Прийти к вам — вовсе не беспокойство для меня, — заверил старушку Фридрих.

Ему-то не уметь утешать людей!

Он опустился на софу с таким явным удовольствием, словно долго стоял и чертовски утомился. Я отлучилась на кухню, где за разделочным столом был прорезан в стене люк, открыла его и поставила кофейник прямо за спиной гостя. Это послужило миссис Хофстеттлер напоминанием о том, что пора успокоиться и возвратиться к своей роли хозяйки.

— Я забыла об учтивости, — укорила она себя, обратив на Фридриха кроткий взгляд выцветших голубых глаз. — Отведайте кофе, пожалуйста. Вам положить сахару и сливок?

— Спасибо, — ответил тот. — От кофе не откажусь. Черный, если можно.

— Лили, будь добра, подай шефу Фридриху черный кофе. Сама я вряд ли буду. Ты тоже налей себе чашечку и приходи к нам. Кажется, молодой человек, ваш отец был мне знаком. — Она пустилась в неизбежное распутывание клубка взаимоотношений, придающее встречам южан хоть и растянутый, но такой уютный характер.

Зная, чем польстить миссис Хофстеттлер, я устелила поднос салфетками, поставила на него блюдо с выпечкой — это тайная прихоть старушки Мэри: она обожает «Киблер эльфов» — печенье с шоколадной начинкой — и две внушительные кофейные чашки. Я сервировала поднос и заодно слушала, как Фридрих рассказывает Мэри о своей прежней жизни в Литл-Роке в бытность его там офицером полиции. Он решил вернуться в Шекспир после череды быстро сменивших друг друга событий: смерти отца, развода с женой и освободившейся здесь вакансии начальника полиции. Клод с радостью заново погрузился в тихую размеренность немноголюдного городка.

Свой человек, оказывается. Веером раскладывая треугольнички сложенных салфеток на ярко раскрашенном жестяном подносе, я поняла, что не могу избавиться от тревожного чувства. В самом деле, сколько можно безнаказанно молчать, прежде чем это покажется кому-то откровенно подозрительным? С другой стороны, он ведь спал, когда я позвонила. К тому же я и сказала-то ему всего пару слов — может, он и не узнает меня по голосу?..