Стивен Кинг - Секционный зал номер четыре

— Слушай, — она переходит на заговорческий шепот, — тут никого нет, только ты и я.

— Запись…

— Еще не включена. А когда мы ее включим, я буду рядом, при каждом твоем шаге. В основном, буду. Я просто хочу разобраться с этими картами и предметными стеклами. Если, конечно, у тебя нет должной уверенности…

«Да! — крик так и рвется с моего застывшего лица. — Почувствуй неуверенность! СИЛЬНУЮ неуверенность! ОЧЕНЬ СИЛЬНУЮ неуверенность!

Но ему двадцать четыре года, и что он может сказать этой красивой, строгой женщине, которая стоит к нему вплотную, приглашает проявить себя? И речь, собственно, не о вскрытии. «Нет, мамочка, я боюсь»? А кроме того, у него чешутся руки. Я вижу желание в глазах за пластиковым щитком. Ему просто не терпится всадить в меня ножницы.

— Слушай, если, конечно, ты меня прикроешь…

— Можешь не сомневаться, — заверяет его она. — Надо же когда-то начинать, Питер. А если я тебе действительно понадоблюсь, пленку мы перемотаем и запишем снова.

На его лице изумление.

— Ты можешь это сделать?

Она улыбается.

— Ф шекшионном жале номер шетыре у наш мнохо шекретоф, mein Herr.

— Охотно верю, — он улыбается в ответ, тянется за пределы моего поля зрения. Когда его рука возвращается, пальцы охватывают микрофон, который свисает с потолка на черном шнуре. Микрофон формой напоминает стальную слезинку. От одного его вида охвативший меня ужас усиливается стократ. Конечно же, они не разрежут меня, не так ли?

Пит еще не ветеран, но какой-то опыт у него есть; он обязательно увидит следы от укуса, уж не знаю, кто там укусил меня, пока я искал в кустах мяч, и тогда они заподозрят, что-то не так. Они должны заподозрить.

Однако, я по-прежнему вижу ножницы с их бессердечным атласным блеском, ножницы, похожие на тех, какими режут кур… и поневоле задаюсь вопросом, а буду ли я еще жив, когда он вытащит сердце из моей груди и подержит секунду-другую, сочащееся кровью, над моими застывшими глазами, прежде чем бросить на чашку весов. Мне представляется, что я могу это увидеть. Действительно могу. Говорят же, что после остановки сердца мозг может нормально функционировать чуть ли не три минуты.

— Готов, доктор, — официальным тоном говорит Пит. Где-то перематывается магнитофонная лента: пошла запись.

Процедура вскрытия началась.

— Давай опишем этого господина, — весело восклицает она, и меня ловко переворачивают. Моя правая рука описывает широкую дугу, ударяется о край стола, падает вниз, металлическая кромка впивается в бицепс. Мне больно, но я приветствую боль, радуюсь ей. Молюсь о том, чтобы кромка порвала кожу, молюсь о том, чтобы пошла кровь, чтобы произошло что-то такое, чего не случается с обычными трупами.

— Гопля! — продолжает доктор Арлен, поднимает мою руку и укладывает рядом с телом.

Теперь меня больше всего заботит нос. Он прижат к столу и мои легкие впервые посылают сигнал бедствия: жалобно трепыхаются. Мой рот закрыт, нос, прижатый к столу, закрыт частично (на какую часть, сказать не могу; я же не ощущаю собственного дыхания, практически не ощущаю). Что, если я задохнусь?

Потом что-то происходит, заставляющее забыть о носе. Огромный предмет, по ощущениям — стеклянную бейсбольную биту, загоняют мне в задний проход. Вновь пытаюсь кричать, и мне таки удается выжать из себя слабое бубнение.

— Измеряю температуру, — говорит Питер. — Таймер включен.

— Дельная мысль, — она подвигается. Освобождает ему место. Дозволяет потренироваться на этом трупе. Дозволяет потренироваться на мне. Музыка становится тише.

— Субъект — белый, возраст сорок четыре года, — говорит Пит в микрофон, говорит для вечности. — Его зовут Говард Рандольф Коттрелл, проживает по адресу: 1566 Лорел-крест-лайн, здесь, в Дерри.

Доктор Арлен, издалека: «Мэри Мид».

Пауза, Пит продолжает, с легким раздражением в голосе: «Доктор Арлен сообщает мне, что субъект в действительности живет в Мэри Мид, который отделился от Дерри в…

— Довольно истории, Пит.

Святой Боже, что они воткнули мне в задницу? Термометр для скота? Будь он чуть длиннее, думаю, головка достала бы до горла. И на смазке они сэкономили… но с другой стороны, почему нет? В конце концов, я для них труп.

Труп.

— Извините, доктор, — Пит держит паузу, вероятно вспоминает, на чем остановился. Вспомнил. — Это информация из сопроводительного листа, полученного от санитаров машины «скорой помощи». Первоначально она взята из водительского удостоверения, выданного штатом Мэн. Подписал сопроводительный лист доктор… э… Френк Дженнингс. Субъект найден мертвым на территории гольф-клуба «Дерри».

Теперь я надеюсь на свой нос. Надеюсь, что он начнет кровить. «Пожалуйста, — прошу я его, — начни кровить. Не просто крови, пусть кровь льется рекой».

— Причиной смерти может быть инфаркт, — продолжает Питер. Чья-то легкая рука скользит по моей спине к расщелине между ягодиц. Я рассчитываю, что она вынет термометр. Напрасно. — Позвоночник, похоже, не поврежден. Видимых признаков травмы нет.

Видимых признаков. Видимых признаков! Что они несут?

Он поднимает мою голову, ощупывает подушечками пальцев скулы и отчаянно бубню: «Н-н-н-н-н», — зная, что он не сможет услышать меня, слишком уж громко бренчит гитара Кейта Ричардса, но надеюсь, что почувствует вибрацию воздуха в моих носовых каналах.

Не чувствует. Вместо этого поворачивает голову из стороны в сторону.

— Никаких видимых травм шеи, никакого трупного окоченения, — говорит он, и мне так хочется, чтобы он просто отпустил мою голову, позволил ей шмякнуться об стол, вот тогда нос обязательно закровит, если только я не мертв, но он осторожно укладывает ее, нос сплющивается, мне опять грозит удушье.

— Видимых повреждений нет ни на спине, ни на ягодицах, хотя на верхней задней части правого бедра старый шрам, выглядит, как давняя рана, возможно, от попадания шрапнели. Уродливый шрам.

Шрам уродливый, и от шрапнели. На нем война для меня закончилась. Мина угодила в зону расположения служб снабжения, двоих убило, одному, мне, повезло. Он еще уродливее спереди, в более чувствительном месте, но детородный орган функционирует… вернее, функционировал до этого дня. Четверть дюйма левее, и им пришлось снабжать меня ручным насосом и баллончиком углекислого газа для удовлетворения сексуальных потребностей.

Наконец, он вынимает термометр (О, Боже, какое облегчение), и на стене я вижу длинную тень, когда Пит поднимает термометр на уровень глаз.

— Девяносто четыре и две десятых, — объявляет он. — Многовато. Словно этот парень живой, Кэти… доктор Арлен.

— Вспомни, где они его нашли, — откликается она от дальней стены секционного зала. Одну песню «Роллинги» допели, следующую еще не начали, поэтому я четко слышу в его голосе лекторские интонации. — Поле для гольфа. Вторая половина летнего дня. Я бы не удивилась, если бы термометр показал девяносто восемь и шесть десятых.