Стивен Кинг - Иерусалемов Удел

Мы вошли в длинную прихожую, оснащенную пыльной вешалкой и полкой со сборниками гимнов. Окон там не было. Ничем не примечательное помещение, подумал я и тут услышал, как Кэл резко охнул, и увидел то, что он заметил раньше меня.

Какое непотребство!

Подробно описать оправленную в эффектную раму картину я не дерзну: скажу лишь, что этот гротескный шарж на Мадонну с Младенцем был написан в смачно-чувственном стиле Рубенса, а на заднем плане резвились и ползали странные, полускрытые в тени твари.

— Боже, — выдохнул я.

— Бога здесь нет, — отозвался Кэлвин, и слова его словно повисли в воздухе.

Я открыл дверь, ведущую внутрь храма, и новая волна ядовитых миазмов захлестнула меня так, что я чуть не лишился чувств.

В мерцающем полусвете полуденного солнца призрачные ряды церковных скамей протянулись до самого алтаря. Над ними воздвиглась высокая дубовая кафедра и тонул в тени притвор, где посверкивал золотой отблеск.

Сдавленно всхлипнув, набожный протестант Кэлвин осенил себя крестным знаменьем, я последовал его примеру. Ибо золотом поблескивал массивный, тонкой работы крест — но висел он в перевернутом положении — как символ сатанинской мессы.

— Спокойствие, только спокойствие, — услышал я себя словно со стороны. — Спокойствие, Калвин. Только спокойствие.

Но тень уже легла мне на сердце: мне было страшно так, как никогда в жизни. Смерть уже осеняла меня своим зонтиком, и я думал, что ничего темнее нет и быть не может. Есть, Доходяга. Еще как есть.

Мы прошли через весь неф; эхо наших шагов отражалось от стен и сводов. В пыли оставались наши следы. А на алтаре обнаружились и другие темные «предметы искусства». Не буду, не стану вспоминать о них — никогда, ни за что!

Я решил подняться на саму кафедру.

— Не надо, мистер Бун! — внезапно вскрикнул Кэл. — Мне страшно…

Но я уже стоял наверху. На пюпитре лежала громадная открытая книга — с текстами на латыни и тут же — неразборчивые руны (на мой неискушенный взгляд, не то друидические, не то докельтские письмена). Прилагаю открытку с изображением некоторых из этих символов, перерисованных по памяти.

Я закрыл книгу и вгляделся в название, вытисненное на коже: «De Vermis Mysteriis». Латынь я изрядно подзабыл, но на то, чтобы перевести эти несколько слов, познаний моих вполне хватило: «Тайные обряды Червя».

Но стоило мне прикоснуться к книге, как и проклятая церковь, и побелевшее, запрокинутое лицо Кэлвина словно поплыли у меня перед глазами. Мне померещилось, будто я слышу негромкие напевные голоса, исполненные жуткого и вместе с тем жадного страха, а за этим звуком еще один, новый, заполнил собою недра земли. Наверняка это была галлюцинация, но в тот же самый миг церковь содрогнулась от шума вполне реального: не могу описать его иначе как колоссальное и кошмарное вращение у меня под ногами. Кафедра завибрировала у меня под пальцами, и на стене задрожал поруганный крест.

Мы переступили порог вместе, Кэл и я, оставив церковь погруженной во тьму, и ни один из нас не дерзнул обернуться, пока мы не пересекли по грубым доскам бурлящий ручей. Не скажу, что мы опорочили те девятнадцать сотен лет, в течение которых человек уходил все выше и дальше от сгорбленного, суеверного дикаря, — и сорвались на бег, но сказать, что мы прогуливались неспешным шагом — значит бессовестно солгать.

Вот такова моя история. Не вздумай только омрачать свое выздоровленье опасениями, что у меня опять мозг воспалился: Кэл засвидетельствует, что все эти записи — чистая правда, вплоть до кошмарного шума (и включая и его тоже).

На сем заканчиваю, добавив лишь, что очень хочу тебя увидеть (зная, что недоумение твое тут же бы и развеялось) и остаюсь твоим другом и почитателем,

Уважаемые господа!

В последнем издании вашего каталога хозяйственных товаров (лето 1850 года) я обнаружил препарат, поименованный как «Крысиная отрава». Мне желательно приобрести одну (1) пятифунтовую банку по оговоренной цене в тридцать центов ($. 30). Стоимость пересылки прилагается. Прошу направить посылку по следующему адресу: Кэлвину Макканну, Чейпелуэйт, Угол Проповедников, округ Камберленд, штат Мэн.

Заранее благодарен за содействие,

Засим остаюсь ваш покорный слуга

Дорогой мой Доходяга!

События принимают пугающий оборот.

Шумы в доме усилились, и я все больше прихожу к выводу, что внутри стен возятся не только крысы. Мы с Кэлвином еще раз внимательно все осмотрели на предмет потайных щелей или лазов — но так ничего и не нашли. Не годимся мы в герои романов миссис Радклифф![3] Кэл, впрочем, уверяет, будто шум доносится главным образом из подвала, и мы намерены исследовать его завтра. От осознания, что именно там нашла свою гибель злополучная сестра кузена Стивена, на душе отчего-то спокойнее не делается.

Между прочим, портрет ее висит в верхней галерее. Марселла Бун была красива особой, печальной красотой, если, конечно, художник придерживался жизненной правды; мне известно, что замуж она так и не вышла. Порою мне начинает казаться, что миссис Клорис права: дом этот — дурное место. Во всяком случае, всем своим былым обитателям он не приносил ничего, кроме горя.

Однако ж мне есть что рассказать о внушительной миссис Клорис: сегодня я имел с ней вторую беседу, ибо особы более рассудительной, чем она, в Углу Проповедников я до сих пор не встречал. Во второй половине дня я отправился прямиком к ней — после пренеприятной беседы, которую сейчас перескажу.

Дрова должны были доставить сегодня утром, но вот настал и минул полдень, никаких дров так и привезли, и, отправившись на ежедневную прогулку, я направил стопы свои в сторону города. Я вознамерился навестить Томпсона — того самого лесоруба, с которым договаривался Кэл.

Денек выдался отменный, бодрящий морозцем погожей осени; заходя на двор к Томпсонам (Кэл, который остался дома — покопаться в библиотеке дяди Стивена, — снабдил меня точными указаниями насчет дороги), я пребывал в превосходнейшем настроении (впервые за последние дни) и уже готов был милостиво простить Томпсону задержку с дровами.

Двор заполонили сорняки и загромождали обшарпанные строения, явно нуждающиеся в покраске. Слева от сарая жирная свинья, в самый раз для ноябрьского забоя, похрюкивая, валялась в грязи. На замусоренной площадке между домом и надворными службами какая-то женщина в истрепанном клетчатом платье кормила кур из передника. Я поздоровался, она обернулась. Лицо ее было бледным и невыразительным.