Олег Гладов - Смех Again

Я же зубами скриплю:

— Пшёл, нах, отсюда. Быстро. Ищи себе другой курятник.

И он вдруг мнёт мокрый чёрный полиэтилен:

— давай я останусь здесь… и за это не скажу ей, кто ты…. давай?..

Я чувствую, как подтаивает лёд в гвоздях.

— сказать ей?.. сказать правду?..

Как исчезает прозрачность в голове.

— сказать ей, кто ты?.. сказать правду?..

— Дарья, — говорю я через силу, — я не твой брат.

— ш-ш-ш-ш-ш-ш!!!..………… — злобное шипение неудавшегося шантажиста.

— Я не Саша Мишин. Я не твой брат.

Я делаю шаг к нему, и эта тень, питающаяся страхами, сама источает страх.

— Нах, отсюда. Быстро. Никто тут твоей правды не боится.

Источает страх и злобу:

— не боишься правды? а она? не боится?

Дрожащий голос из-за спины:

— Не боюсь…

Ощущение, что всё вокруг — плохо прорисованная векторная графика. Декорация. Голос — запись на поцарапанной граммофонной пластинке:

— хорошо… я скажу правду и уйду… вы жадные… я нет… мне не жалко… я скажу и уйду… ты похожа на бабушку, да, даша?

— Да… — говорю я.

— я не ссстобой говорю…

— Да… — Дашкин голос.

— она была красивой, да, даша?

Источает злорадство?

— Да… красивой…

— и твой дедушка встретил её в поезде, да? она была красивая и тихая, и скромная, да?

— Да…

Тени в углах начинают светлеть. Они скапливаются в голос, источающий зловещее торжествующее удовлетворение:

— да… она была красивая… она всем нравилась по несколько раз за ночь прямо на верхних полках… она не высыпалась и уставала… вот почему она была такой тихой… ей хотелось спать… и есть… хотелось есть…

— Замолчи.

— нет, даша. это не всё… ты же не боишься правды? прямо перед знакомством ссс твоим дедом дашшшша… она брала в рот в тамбуре у спекулянта за кусок хлеба дашшша…

— Заткни его… — голос не слушается Её.

Я сглатываю комок:

— Не могу…

— Почему? — еле слышно.

Я молчу так долго, насколько это возможно. Я не хочу этого говорить. И за меня это мнёт мокрый полиэтилен:

— меня можно прогнать… да… но нельзя заткнуть, когда я говорю Правду…

И ушёл Жзик.

— (01) +

Крик куриного самца вырвал меня из размазанного, как манка по тарелке, тяжёлого сна.

Позднее утро. Припухшие глаза никак не хотят разлепляться, а когда я, наконец, с усилием раздираю веки, небесное светило, схватив свой остро заточенный луч, начинает резать мою сетчатку словно электросваркой. Я недовольно жмурюсь и перекатываюсь к краю кровати, в тень. Шарю рукой в карманах шорт, комком брошенных у изголовья. Достаю мобильник и смотрю на цифры в углу экрана: ёп-тыть… какое утро?.. уже полдень…

Солнце закрепилось в зените и бросает почти ровный квадрат на мою подушку: небольшое окно выходит как раз на Его солнечную сторону.

Я зеваю и потягиваюсь всем телом. Голова гудит. В висках неприятная ломота… Спал плохо… Снилось всякое.

Всю ночь я бродил с нескончаемым коробком спичек по огромным пыльным сараям. Пробирался между пустыми насестами, поросшими пыльной паутиной. Чиркая серой, разгонял мрак в пыльных углах брошенных курятников: искал что-то или кого-то… Спички не кончались… углы тоже… рассохшиеся доски поскрипывали под ногами…

Сейчас, лёжа в постели и глядя в потолок, я смутно помнил о своём сне одно: никого и ничего я не нашёл…

Всё… Хватит… Мне надоело изображать из себя Александра Мишина в этом улье… А то допрыгаюсь до того, что пасечник Ануфрий уничтожит меня как вредителя… Никакой я дяде Жене не племянник. И вообще… Начнём с того, что никакой он мне не дядя… Хватит… Пора сваливать, пока всё это не зашло слишком далеко…

«Чё это ты? — Мой внутренний Гек Финн оторвался от изготовления гигантской самокрутки и прекратил болтать грязными пятками в воздухе. — По новому кругу пошёл? Ты сестёр трахать думаешь?»

Я натягиваю шорты на голое тело, достаю бритвенный прибор и вешаю полотенце на шею.

— Хотя бы одну, а? — не унимается он.

Отстань.

— Дашку! — Гек прикуривает и выпускает клуб дыма в переплетение моих мозговых извилин.

— Отстань, сволочь.

Я иду умываться, раздумывая о том, как мне добраться до станции и купить билеты на ближайший поезд. Лучше даже, если на сегодняшний.

Прохожу по коридору, пересекаю пустую кухню-столовую с орущим в углу радио и выхожу на крыльцо: здесь Дашка, раздвинув свои колени над железным ведром, чистит картошку. Шелуха опадает в полиэтиленовый пакет.

— Вот эту! — шипит Гек. — Вот её, ну?!

Я молча прохожу мимо, мельком заметив, что подол в подсолнухах задрался до середины загорелых бёдер.

Хочешь, скажу, какого цвета у неё трусы? — спрашивает Гек, затушив окурок где-то в районе моего мозжечка.

Я останавливаюсь на полпути между крыльцом, оставшимся за спиной и капающим краном, над которым проволокой прикреплено небольшое зеркальце с отбитым уголком. Я прикладываю ладонь козырьком ко лбу и смотрю в сторону Уткино: далеко-далеко, где-то над райцентром, небо приобрело оттенок покрытого окисью свинцового грузила. Видны даже далёкие росчерки молний, словно блеск небесной лески. И совсем рядом, метрах в четырёхстах, сине-белый, ныряющий в выбоинах дороги поплавок. Крыша приближающегося автомобиля. Крыша белого автомобиля с синей мигалкой.

— Кто бы это мог быть? — спрашивает Гек, приложив огромный армейский бинокль к глазам и смотря в ту же сторону. — Может, старина Томас Сойер пожаловал?

Я поворачиваюсь к крыльцу. Дашка, забыв про картошку, но всё ещё держа нож в руке, влезла на табуретку и смотрит на уже показавшийся из-за небольшого пригорка автомобиль.

Автомобиль с синей мигалкой и уже различимыми красными крестами на белых бортах.

— Это «скорая» из Сватово, — негромко говорит она, повернувшись ко мне, и недоумение в её глазах сменяется тревогой.

— Оля! Мам! Пап! — вдруг громко кричит она, не отрывая испуганного взгляда от моего лица.

— Что случилось? — на крыльцо выходят тётя Валя и Ольга. — Что ты орёшь, как…

Тётя Валя замолкает на полуслове. Она тоже заметила автомобиль с красными крестами. Женская половина Мишиных встревоженно смотрит в сторону Уткино.

Из поросятника, отряхивая сапоги от навоза, выходит дядя Женя с лопатой в руках. Он замирает около корыта с горкой мелких зелёных груш. Смотрит на поднимающую клубы пыли «скорую», заворачивающую в его хозяйство. Даже отсюда я вижу, как побелели костяшки его пальцев, стискивающих черенок лопаты.