Кэт Патрик - Воспоминания о будущем

Высвободившись из маминых объятий, я пересаживаюсь в мягкое кресло перед телевизором. Устраиваюсь поудобнее, подобрав под себя ноги, хотя на мне до сих пор ботинки, в которых я была на кладбище.

Может быть, частички моего брата Джонаса сейчас пачкают клетчатую обивку кресла.

Какая чушь лезет мне в голову. Надеюсь, это все из-за головокружения.

Из своих записок я знаю, что у мамы есть от меня секреты, но ведь и у меня есть от нее тайны. Но сейчас пришло время откровенности.

Пришло время попросить помощи.

— Мам?

— Да, милая?

— Я хочу узнать все о Джонасе. Я знаю, что для тебя это очень тяжело, но я хочу, чтобы ты рассказала мне все. Это важно.

Я хватаю себя за носки ботинок и теснее подтягиваю под себя ступни. Теперь я человек-крендель в уютном кресле.

— Я понимаю, Лондон. Я знаю, что ты пытаешься понять свою жизнь.

Я глубоко вздыхаю и смотрю в темные мамины глаза. Впервые в жизни я понимаю, откуда берется та неуловимая грусть, которой пронизано все в этом доме, даже в счастливые дни.

— Мам, дело не только в том, что я хочу понять. Мне кажется, я должна о нем узнать. Я думаю, это может мне помочь.

— Каким образом? — растерянно спрашивает мама.

Наступает время поделиться с ней всем, что я знаю из своих записей, всем, что я столько времени скрываю от единственного человека на свете, которому мне давным-давно следовало открыться.

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне обо всем, потому что это может помочь мне вспомнить прошлое, — говорю я. — Мне так кажется.

Мама вздыхает и устало трет глаза.

— Лондон, ты просто не представляешь, у скольких докторов мы с тобой перебывали, и каждый из них пытался каким-то образом разбудить твою память. Однажды я даже водила тебя к гипнотизеру. Почему ты думаешь, что рассказ о смерти твоего брата может что-то изменить, тем более сейчас?

Ну вот он и наступил, момент истины. Я зачем-то смотрю на настенные часы. Ерзаю в кресле, еще туже сворачиваясь в клубок. Делаю глубокий вдох и наконец говорю маме то, что она должна услышать:

— Мам, я помню похороны Джонаса.

Глава тридцать пятая

Весна

Это во всех отношениях прекрасное утро.

Завтра понедельник, значит, сегодня выходной.

Я сижу на вращающемся кресле за стеклянным столом в нашем дворике и пью латте, который у моей мамы получается лучше, чем в кафе. Солнце светит на другой стороне дома, поэтому я сижу в теньке, и легкий ветерок перебирает мои растрепанные волосы.

Я все еще в пижаме. На мне уютная мягкая футболка, просторные штаны на завязках и пушистые тапочки, которые никогда не сваливаются с ног.

Я только что съела отлично подрумяненный рогалик с мягким сыром.

Птицы весело чирикают у меня над головой, а я читаю огромную пачку записей о мегачудесном парне по имени Люк, с которым я, оказывается, встречаюсь уже целых полгода. В такое чудесное утро совершенно не хочется зацикливаться на том, что я абсолютно не помню никакого Люка.

Я вздыхаю, как Белоснежка перед яблоком, и достаю письмо, найденное сегодня утром на ночном столике. Оно такое грязное, мятое и захватанное, что страшно представить, сколько раз я читала его по утрам.

Снова вздохнув, я отбрасываю с лица волосы, отпиваю глоток латте, сваренного по стандартам лучшей кофейни в городе, и читаю.

Слезы капают на лежащую передо мной бумагу, по мере того как написанные от руки слова медленно заполняют зияющие пробелы в моем прошлом.

Мне хочется бросить камнем в птиц.

Мне хочется забраться обратно в постель.

Но я продолжаю читать.

Возможно, проснувшись, ты сразу подумаешь о Страшном воспоминании. Так вот, это похороны… то есть это были похороны твоего брата Джонаса. И это твое единственное воспоминание о прошлом. Мама скрывала это от тебя, но не злись на нее. Она пыталась защитить тебя. Она боялась, что этот кошмар еще больше усугубит твои проблемы с памятью.

Мамы не было там, когда это случилось. Вы с Джонасом были с отцом. Тебе было пять, а ему два. Отец взял вас с собой в гастроном и на минуту оставил в машине, чтобы сходить за тележкой. Он только дошел до конца парковки и вернулся обратно. Когда он пришел, Джонаса в машине уже не было. Ты кричала про какой-то минивэн и показывала на машину, выезжающую с парковки, поэтому твой отец влез за руль и погнался за похитителем. Что еще ему оставалось делать? Но через несколько кварталов минивэн проскочил на светофор, а перед машиной твоего отца включился красный. Тогда отец решил стрелять по похитителям. Произошел несчастный случай. Ты была ранена и попала в больницу. Ты впала в кому. А на рассвете, в 4:33 утра, ты умерла. Тебя вернули к жизни, но мама уверена, что твоя память не случайно перегружается именно в это время. С тех пор у тебя исчезли все обычные воспоминания. Ты ничего не помнила о произошедшем. Ты не помнила Джонаса.

Мама выгнала отца. Она обвинила его в исчезновении Джонаса и в том, что он едва не убил тебя. Наверное, он и сам готов был убить себя за все это. Я спросила ее про открытки из манильского конверта, который лежит в ящике стола. Этот конверт я нашла в маминой комнате прошлой зимой. Она разозлилась на меня за этот обыск. Но потом сказала, что папа трижды пытался вернуться, но она каждый раз выставляла его вон. Она сказала, что в то время очень ожесточилась.

Сейчас злость ушла, осталась только горечь. Она очень грустная. Я все время думаю, смогут ли они с папой снова… поговорить. И мне тоже нужно поговорить с отцом обо всем этом. Ведь он был там. Два года спустя в горах к западу от города полиция нашла останки Джонаса и его одежду. Тогда его и похоронили. Это и были те похороны, которые ты помнишь.

Сохрани это письмо и каждый вечер клади его себе на ночной столик. Да, тебе будет очень тяжело читать его снова и снова, но это твой долг перед Джонасом. Он был твоим братом, и ты обязана его помнить.

Глава тридцать шестая

— Когда-нибудь будет легче? — спрашиваю я маму, прежде чем открыть дверь «приуса». Мы стоим перед школой. Глаза у меня даже сейчас красные и опухшие от слез.

— Не знаю, Лондон, — тихо говорит мама, накрывая ладонью мою руку. — Для меня со временем боль притупилась. Не знаю, как будет у тебя. Ты ведь каждое утро узнаешь это заново.

Я вижу боль в ее глазах, но ничего не отвечаю. Мама смотрит на меня так, словно хочет что-то сказать, словно борется с собой. Ну что ж, первым ходит тот, кому есть что сказать.

— Дорогая, я думаю, тебе нужно избавиться от этого письма, — осторожно говорит мама.

— Нет.

— Подумай хорошенько, Лондон. Джонас не хотел бы, чтобы ты так убивалась каждое утро. Он не хотел бы, чтобы ты каждый день оплакивала его.