Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт

— Игла-стрекоза, зашей эти рты, чтобы не говорили!

Укол, шов, укол, шов — ноготь ее большого пальца вонзался в нижнюю, верхнюю губы, протыкал, тянул, протыкал, тянул невидимую нитку, пока не сшил их вместе поперечным швом.

— Игла-стрекоза, зашей эти уши, чтобы не слышали!

Голос Ведьмы увяз в заполнившем уши Вилла холодном песке. Он звучал все тише, все глуше, сопровождаемый щекочущим шелестом, тиканьем, стуком ее порхающих пальцев-циркулей.

В уши Джима набился мох, быстро и прочно их запечатал.

— Игла-стрекоза, зашей эти глаза, чтобы не видели!

Раскаленные Ведьмины пальцы больно вывернули глазные яблоки мальчиков и опустили веки с таким стуком, словно кто-то захлопнул обитые железом двери.

Вилл увидел, как лопнул миллиард электрических лампочек, и погрузился во тьму, меж тем как незримые стрекозы порхали где-то в пространстве, жужжа, точно шмели над обогретым солнцем медоносом, и скрытый голос замораживал чувства мальчиков навеки и еще на день.

— Игла-стрекоза, после глаз, и ушей, и губ, и зубов прострочи все края, заделай все швы, засыпь сонной пылью, теперь завяжи аккуратно узлы, накачай в кровь рудую безмолвие, как песок в ту реку глубокую. Так… так…

Ведьма опустила руки, стоя где-то перед мальчиками.

Мальчики онемели. Человек с картинками выпустил их и отступил назад.

Пылюга торжествующе обнюхала двойное творение, напоследок ласково погладила свои статуи.

Карлик суматошливо топтал тени мальчиков, легонько покусывал их ногти, тихо окликал по имени.

Человек с картинками указал кивком на библиотеку.

— Часы смотрителя. Останови их.

Ведьма открыла рот, смакуя приговор, и побрела в мраморное логово жертвы.

Мистер Мрак скомандовал:

— Левой, правой. Раз, два.

Мальчики спустились с крыльца; рядом с Джимом шел Карлик, рядом с Виллом — Скелет.

Человек с картинками следовал за ними невозмутимо, как сама смерть.

Глава сорок четвертая

Рука Чарлза Хэлоуэя — комок обнаженных нервов и боли — плавилась в раскаленном горне где-то вблизи. Он открыл глаза. И услышал шумный вздох — это захлопнулась входная дверь, после чего внизу женский голос запел:

— Старичок, старичок, старичок, старичок?..

На месте левой руки был разбухший кровавый пудинг, пульсирующий такой исступленной болью, что к нему возвратились сознание, воля, жизнь. Он попытался сесть, но кувалда боли вновь свалила его.

— Старичок?..

«Какой там старик! — лихорадочно подумал он. — Пятьдесят четыре — не старость».

А Ведьма ступала все ближе по стертым каменным плитам, и ее порхающие пальцы трогали, щупали пупырчатые названия книг для слепых, а ноздри перекачивали тени.

Чарлз Хэлоуэй выгибал спину и полз, выгибал спину и полз к ближайшему стеллажу, не давая боли криком вырваться из глотки. Отползти подальше, отползти туда, где книги могут стать оружием, сбрасываемым на голову крадущегося во тьме преследователя…

— Старичок, слышу твое дыхание…

Она плыла по его течению, всем телом отзываясь на свистящие сигналы его боли.

— Старичок, чувствую твою боль…

Если бы можно было вышвырнуть эту боль, эту руку в окно! И лежала бы там, пульсируя, точно сердце, отвлекая, маня ее этим чудовищным огнем. Чарлз Хэлоуэй представил себе, как Ведьма греет ладони над пульсирующей болью, комком мучительного беспамятства.

Но нет, рука оставалась на месте, она пылала, отравляя воздух, ускоряя поступь этой странной Цыганки-швеи, жадно глотающей воздух алчным ртом.

— Будь ты проклята! — закричал он. — Давай кончай! Я здесь!

И Ведьма быстро заскользила, точно черный манекен на резиновых колесиках, и нависла над ним.

Он даже не взглянул на нее. Отчаяние навалилось на Чарлза Хэлоуэя таким грузом, понуждая сосредоточить все силы на противостоянии ему, что глаза могли созерцать только внутреннюю сторону век, на которой, множась и сменяясь, как в калейдоскопе, резвились и плясали устрашающие миражи.

— Очень просто. — Шепот наклонился почти вплотную. — Остановим сердце.

«Почему бы и нет», — отрешенно подумал он.

— Медленно, — пробормотала она.

«Да», — подумал он.

— Медленно, совсем медленно.

Его сердце, что перед тем так колотилось, поразил странный недуг — беспокойство сменилось спокойствием, а там и вовсе какой-то ленью.

— Еще, еще намного медленнее, — настаивала Ведьма.

«Слышишь, сердце, ты ведь устало?» — спросил он мысленно.

Сердце услышало. И расслабилось, точно сжатый кулак разгибал палец за пальцем.

— Остановись навсегда, забудь навсегда, — шептала она.

«А что, в самом деле?»

— Медленнее… совсем-совсем медленно.

Сердце Чарлза Хэлоуэя оступилось.

А затем невесть почему, разве затем чтобы последний раз оглядеться вокруг — ибо он желал избавиться от боли, и единственным средством был сон, — Чарлз Хэлоуэй открыл глаза.

Он увидел Ведьму.

Увидел пальцы, щупающие воздух, щупающие его лицо, его тело, сердце внутри его тела, душу внутри его сердца. Вдыхая болотный запах ее дыхания, он с величайшим любопытством рассматривал ядовитую слюну на ее губах, пересчитывал складки простроченных век, изучал шею уродливой рептилии, уши древней мумии, лоб цвета сухого речного песка. В жизни он никого не разглядывал так пристально, как будто перед ним была мозаика — сложи ее, и тебе может открыться величайшая тайна жизни. Решение заключалось в ней, оно могло стать явным сию секунду, нет, в следующее мгновение, нет, еще чуть погодя… что за пальцы — как у скорпиона! Что за песня, под которую она пощипывает воздух, вот именно, пощипывает, точно струны, и щекочет, да, щекочет.

— Медленнее! — шептала Ведьма. — Медленнее!

И его покорное сердце натягивало вожжи. А ее пальцы знай себе пощипывали-щекотали.

Чарлз Хэлоуэй фыркнул. Тихонько захихикал.

И удивился. «С чего это? Почему я… хихикаю… когда происходит такое?!»

Ведьма отпрянула — чуть-чуть, словно сунула невзначай проводок в некую потайную розетку, и ее ударило током.

Чарлз Хэлоуэй увидел и не увидел, как она отступила, уловил ее движение, но не успел осмыслить, чем оно вызвано, потому что она почти сразу взяла себя в руки и метнулась вперед, не касаясь его груди, но молча жестикулируя, как будто перед ней был маятник старинных часов, который требовалось заколдовать.

— Медленнее! — снова крикнула Ведьма.

Сам того не сознавая, Чарлз Хэлоуэй позволил невесть откуда всплывшей идиотской улыбке непринужденно водвориться ниже носа.