Дин Кунц - Безжалостный

Этот прозаический момент не столько позабавил меня, как показался драгоценным, ибо показывал, сколько радости может принести этот созданный для человека мир. Никакой машинной цивилизации, как бы мы ею ни кичились, такое было не под силу.

Вот почему Ваксса и подобных ему людей следовало остановить, не позволить им добиться своих целей. Этот мир принадлежал не им. Они могли заявлять об этом, опираясь на ложь, страх, насилие. Но если бы мы позволили им победить, никакой радости в этом мире уже не осталось.

Большую часть своей жизни я придерживался договоренности, заключенной со смертью: я – человек мирный, никого не трогаю, а она не трогает меня. Но договор этот терял всякое благородство и становился постыдным, если требовал, чтобы я не защищал свою жизнь и жизнь невинных.

С наступлением зари нам было необходимо найти пустынное местечко, где Пенни могла бы научить меня азам обращения с оружием.

И при этом ей предстояло узнать, что в самом начале нашего общения я обманул ее, не сказав всей правды. Я, конечно, обманывал и себя, притворяясь, что сокрытие правды – это совсем и не ложь, тогда как ничем другим это быть не могло.

Пенни знала, что мои родители умерли, когда мне было шесть лет. Почему-то она решила, что они погибли в автомобильной аварии, а я не стал ее разубеждать.

Она знала, что после их смерти меня воспитывала мудрая и заботливая женщина, моя так и не вышедшая замуж тетя, Эдит Гринвич, которая умерла от скоротечного рака, когда мне исполнилось двадцать.

Пенни полагала, что тетя Эдит была сестрой отца, и я не стал поправлять ее и в этом.

Добрая Эдит, единственная сестра моей матери, усыновила меня, чтобы гарантировать, что на меня, когда я вырасту, не будут смотреть с жалостью или подозрительностью, как смотрели бы, останься у меня прежняя фамилия, ассоциирующаяся с ужасным и жестоким насилием.

Родственников у меня практически не было, если не считать пары троюродных сестер, с которыми я не поддерживал никаких отношений, вот Пенни и решила, что я происхожу из очень маленькой семьи, которая с каждым поколением становилась все меньше. И в этом я не стал ее поправлять.

Когда-то у меня был брат, шестью годами старше. Его звали Фелим. Имя это ирландское и означает всегда хороший. Насколько я его помню, он соответствовал своему имени, был мне добрым братом.

Моего отца звали Фаррел, имя это кельтское и означает храбрец. Мое самое живое воспоминание, связанное с ним, доказывает, что он имел полное право зваться таким именем.

Мою мать звали Кирстен, имя это образовалось из древнеанглийского слова, означающего церковь, которое, в свою очередь, трансформировалось из древнегреческого слова, означающего Бог. По прошествии двадцати восьми лет у меня в памяти остались красота ее зеленых глаз, нежность, с которой она относилась к нам с Фелимом, и звенящий, заразительный смех.

У моего отца было три брата: Юэн (Джон на валлийском языке), Кентон (от гэльского слова, означающего красивый) и Трейэрн, которого все звали Трей. На древневаллийском слово это означало крепкий, как железо.

Юэна и Кентона, старших братьев отца, я помню смутно. Оба были бизнесменами и, как и мой отец, всегда работали.

Трейэрн, самый молодой из братьев, светлые волосы стриг коротко, его лоб рассекал шрам длиной в два дюйма, изо рта плохо пахло. Я помню его налитые кровью синие глаза, всегда поджатые тонкие губы, грязь под ногтями, ледяные руки.

Все это я запомнил в тот давнишний сентябрьский день, но от более ранних встреч с ним ничего в памяти не осталось. Для меня он словно родился вновь, такой новый и необычный, и его прошлое исчезло из архивов времени. Так окрещенный взрослый человек может сказать, что крещение смыло все его грехи, правда, в тот вечер Трей окрестил себя не водой, а кровью.

Фамилию Трея, Дюран, как и у моего отца, как и у меня в том сентябре, вы, скорее всего, вспомните. Тогда она долгие недели не сходила с газетных страниц, шестидюймовыми буквами смотрела с первых полос таблоидов, раз за разом повторялась, как мантра Зла, в новостных телевизионных выпусках.

Я открыл ему дверь.

Глава 44

Мне шесть лет. Каждое утро зовет к приключениям. Каждый вечер таит в себе загадку, особенно этот, в середине сентября.

Воздух прохладный, свет резкий, но день уже катится к вечеру, солнце вроде бы начинает смягчаться, но небо по-прежнему синее, а свет – золотой и волшебный, как и по дороге из города.

Наконец сумерки начали переплавлять синеву в пурпур, все сильнее заливая им западный горизонт, и вся семья собирается в просторном деревенском доме, который купил и отреставрировал дядя Юэн.

Принадлежащие ему сорок акров на берегу реки фермой никогда не были. Землю он приобрел у правительства штата, когда оно решило продать большой участок земли, разделив на маленькие.

Закатный свет окрашивает реку красным. Небольшая зыбь и водовороты создают ощущение экзотических форм жизни, которым не терпится вырваться на поверхность.

Мой дядя купил этот дом и участок, чтобы приезжать на уик-энды. Как человек, привыкший строить долгосрочные планы, он намерен окончательно перебраться сюда через двадцать лет, когда выйдет на пенсию.

В камине гостиной бронзовые подставки для дров сделаны в виде грифонов. У них крылья, и они, кажется, летят ко мне.

Мой отец, Юэн и Кентон – владельцы нумизматической фирмы. Они покупают и продают коллекции старинных монет, а также современные золотые монеты и слитки тем, кто желает таким образом защититься от инфляции.

Не так давно братья занялись торговлей золотыми и серебряными ювелирными изделиями. Любое их начинание приносит прибыль.

Я брожу по дому, и меня зачаровывают необычные старинные часы. Корпус резной, из красного дерева. Обезьяна карабкается вверх. Ее длинные передние лапы охватывают циферблат, пальцы переплетаются над двенадцатью. Хвост обезьяны – маятник.

– Время – это обезьяна, – говорит мне дядя Юэн. – Озорная, непредсказуемая, быстрая, словно кошка, больно кусающаяся.

В шесть лет я понятия не имею, о чем он говорит, но мне нравятся и слова, и их загадочность.

Юэн, Кентон и мой отец относятся к тем людям, которые считают, что плодами успеха нужно делиться. Вся семья поднялась на их плечах. Каждый сотрудник – родственник, всем достается часть полученной прибыли.

Только Трей никак не связан с компанией. У него нет чувства ответственности, свойственного старшим братьям. А кроме того, настоящая работа Трея не интересует. И поступи такое предложение, он бы его отклонил.

Трей остается на свободе, несмотря на трения с законом. Как потом выяснится, он организовал подпольную лаборатория по производству метамфетамина[23].