Игорь Лесев - 23

Я расстроился. События последних дней в Василькове практически не дарили мне никаких знаков, хотя, может, они и были, но мне, занятому проблемой своего выживания, было тогда не до них. Теперь же, окунувшись на несколько часов в свою старую атмосферу и успев психологически немного расслабиться, получать томительные знаки приближающейся смерти было особенно противно.

Неожиданно моя рука наткнулась еще на что-то. Из сумки я достал очередную открытку, хотя несколько минут назад, когда я перерывал всю сумочку уже во второй раз, там была только одна открытка.

Я достал вторую открытку. Это была та самая открытка с желтым букетом цветов, которую Анилегна вручила Алисе после похорон ее матери. Самое странное, что я ее вернул Алисе, но перед домом Обуховых мне вручила ее соседка, и концовка стиха на ней оказалась совсем другой. Я прочел стих:

У матери смертельный лик,И слезы неба будут долго,Когда прощаться будешь с ней,Вернешься к той, по ком скорбишь.

Мне стало очень плохо. Я помнил тот стих наизусть, помнил и вторую его концовку, которую я прочитал в доме Обуховых. Но этот был другим! Изменены всего два слова. В первой строчке вместо слова «красоты», было написано «матери». И в третьей вместо «прощаться будешь с ним», теперь было написано «прощаться будешь с ней». Стихотворение приобретало совсем иной смысл.

«У матери смертельный лик»? Что это значит? И «Вернешься к той, по ком скорбишь?» По ком я скорблю? Скорбят только по умершим. Я ни по ком не скорблю! Только разве по Алисе…

Настроение стало совсем паскудным. Я взглянул на устроенный мною бедлам из вещей Алисы. На груде косметики, денег и открыток рядом с кошельком лежала аккуратно сложенная несколько раз бумажка в клеточку. Это было то самое письмо, которое я видел в такси, когда бежал из Василькова, и которое все не было возможности прочитать. Я развернул письмо, написанное размашистыми круглыми буквами, и стал читать.

«Мой милый, нежный Витя!

Прошло всего лишь несколько часов, как я встретила тебя. Но поверь, мой хороший, ты стал самым дорогим, что появилось в моей жизни. Последний год я боялась, я высыхала, я медленно умирала, все, — понимаешь, все! — было мне чужим, ненавистным. Мне было тяжело. И я не знала, для чего живу.

Но теперь у меня есть ты. Ты, Витя! Моя опора, мой нежный человек! Ты сильный, смелый, ты самый-самый настоящий! Теперь я знаю, для чего и для кого мне жить!

Я вот сейчас пишу и все думаю, как ты там один, на той темной улице, ждешь меня, борешься ради меня, и надеюсь, что и ты любишь меня. Ведь любовь — настоящая любовь — она бессмертна!

Все, мой дорогой! В дверь звонят. Это такси. Я еду к тебе, любимый!»

Письмо логично обрывалось, но тут же со следующего абзаца следовала дописка. Правда, почерк изменился, буквы стали менее размашистыми и округлыми, хотя схожесть нового почерка с предыдущим была очевидна.

«Витенька! Это было не такси. Похоже, миленький, я не успеваю сегодня приехать к тебе. Нежно целую. Твоя Алиса!»

 Мне стало противно. В первую очередь за себя. Зачем, зачем я тогда отпустил Алису одну?! Она ведь мне говорила, убеждала меня, показывала эти чертовы стихи…

Я сидел на кровати, прижавшись головой к стене, и винил в смерти Алисы только себя. А то, что она умерла, сомнений у меня больше не было. Дописку в письме Алисы сделала уже Анилегна. По крайней мере, последняя строчка стихотворения стала мне понятной. Теперь я знал, по ком скорблю.

Глава 26

16 апреля. Воскресенье

За последние трое суток у меня помимо прочего страшно болели глаза. Из-за страшного напряжения, связанного с постоянной борьбой за выживание, я как-то не придавал этому большого значения. Но теперь, после первого небольшого расслабления в общаге (которое, впрочем, было вскоре прервано письмом и открытками из сумочки Алисы), боль в глазах вновь дала о себе знать. Вот уже почти четверо суток я не снимал контактные линзы, хотя их желательно надевать не больше чем на 10-12 часов. Поборов жгучее желание тут же упасть головой на подушку и заснуть, я решил-таки помыть на ночь руки, чтобы можно было снять линзы и дать отдохнуть глазам.

Коридор откликался мертвым гулом, принимая мои порванные шаркающие тапки за инородное тело. Зайдя в туалет, который одновременно был и душевой, я почувствовал, что каждое мое движение стало еще более громким и неприятным, — коридорный паркет сменился на туалетный кафель, весь пропитанный хлоркой. Прямо на меня смотрело большое голое окно, пугая своей зловещей безмолвной чернотой. Где-то за ним был Васильков с Анилегной, Обуховыми…

Включив воду и тщательно намылив грязные руки, я посмотрел на себя в зеркало. Отразилось измученное лицо с царапиной от зонтика на правой щеке и синяком на виске от удара об стену. Больше всего меня расстроило появление небольшого герпеса на нижней губе, опять же на правой ее стороне. Я повернулся левой стороной лица к зеркалу. Без царапины, синяка и герпеса очень даже ничего. Довольный, я умылся и попытался стряхнуть пепел с головы, видимо, появившийся после моего «поджога» машины таксиста. Пепел с головы никуда не делся. Я присмотрелся, и тут же с моего лица исчезла довольная гримаса — это был не пепел, а целая копна седых волос! Сказать что у меня их не было раньше, будет неправдой, но теперь я стал седым практически на треть! И это в двадцать пять лет!

Закончив умываться, я уже было собрался закрутить кран, как что-то меня насторожило. Кто-то за моей спиной в душевой включил воду. Когда я входил сюда, вода нигде не текла! Я медленно повернулся. Передо мной была белая дверь душевой, за которой действительно сильным потоком лилась вода. Я посмотрел на выключатель и на щели под дверью душевой — свет в кабинке не горел. Но кто-то же включил воду?! Меня охватил озноб.

Первым желанием было сломя голову броситься из туалета, из общежития, вообще из города куда угодно, лишь бы… Что лишь бы? И куда броситься?

Я подошел к душевой вплотную и включил свет. Оставалось сделать самую малость — открыть дверь и убедиться, что там никого нет. Наверное, просто кто-то из жильцов забыл выключить воду, когда принимал душ. Ага, воду забыл выключить, а вот свет — нет. Я дотронулся до дверной ручки. А зачем мне вообще смотреть, кто там забыл выключить воду? Да мне вообще насрать, идет там вода или нет! Пусть хоть на хрен всю общагу затопят, я здесь не комендантом и не слесарем работаю! Я повернул ручку до упора. Осталось только открыть дверь. Открыть дверь, выключить эту сраную воду, пойти снять линзы и завалиться спать. Все очень просто. Я потянул ручку на себя… и тут же ее отпустил обратно, развернулся и быстрыми шагами проследовал к выходу. В моей голове пронеслась пословица: меньше знаешь — лучше спишь. В конце концов, народная мудрость на то и мудрость, чтобы иногда к ней прислушиваться.