Наш двор - Дарья Леонидовна Бобылёва
— Хочу, чтоб всё как у людей! — приготовилась скандалить Пелагея. Была она упрямая, чуть что — темный румянец вспыхивал на узком, полудетском еще лице, и брови съезжались к переносице.
Но Досифея ответила ей очень спокойно:
— Год вам даю. Если и через год у вас всё как у людей будет — венчайтесь на здоровье.
Год они, разумеется, не продержались. Робкий Васенька сбежал, когда их с Пелагеей девочке было месяцев десять. И это он еще выносливый оказался — обычно мужчины, водившиеся с гадалками, исчезали до появления на свет дочерей. Мальчиков на нашей памяти в семействе не рождалось ни разу.
Во дворе понимающе кивали — не выдержал мальчик, не ужился со своенравными родственницами. Пелагею тоже жалели — она гуляла с коляской, напустив на себя надменный вид, а сама бледная, молоденькая, глаза опухшие… Васенька вдобавок, как поговаривали, сбежал не просто от молодой жены, а вообще из города, и еще дальше, куда-то на воюющий Кавказ, которого так боялись матери и призывники в те времена — да там и сгинул. Уж черт его знает, что ему так не по сердцу пришлось или чего он испугался. Об этом шептались проницательные любительницы таинственных драм, коммунальные старушки Вера, Надежда и Раиса из дома у реки — что Васенька именно что испугался…
Еще поговаривали, что Пелагея пыталась мужа вернуть всеми возможными способами — и невозможными тоже. Шептала на воду и ставила стакан под новую луну, карты заговаривала, ножки у стола перевязывала, ездила на особый источник, чтобы красоту намыть, — это все поначалу. Потом и следы вынимала, и пепел на перекрестке развеивала, и Досифее в слезах грозилась хомут на Васеньку надеть, чтобы он, подлец, ни с кем больше счастлив не был, раз она несчастлива. Родители Васенькины утверждали, что нашли как-то под порогом квартиры куколку и черную соль. А Павел Гаврилович, военный пенсионер, живший на пятом этаже углового дома, как-то ночью вышел на балкон покурить и увидел, что Пелагея возится на голубином кладбище среди птичьих могилок, вроде как что-то собирает в мешочек. Пелагея его тоже заметила, поднялась во весь рост и прямо ему в лицо зыркнула — Павел Гаврилович клялся, что зыркнула, хотя непонятно, как он это разглядел с пятого этажа ночью при свете фонарей. После чего, как опять же клялся Павел Гаврилович, он почувствовал головокружение, и ему вдруг со страшной силой захотелось прыгнуть с балкона вниз. Несколько секунд этот прыжок казался ему неизбежным и правильным, и он сумел перебороть острое необъяснимое желание, только вцепившись изо всех сил руками в перила и до крови прокусив себе язык. Впрочем, Павел Гаврилович был человек пожилой и странноватый, иногда он сидел на том же балконе в голом виде и пел песни, а еще утверждал, что видел над двором НЛО.
Наконец Досифея велела племяннице все эти дела прекращать. Мужик пришел — мужик ушел, так было и будет, сказала она. И если бы он красавец у тебя был или дар какой имел, а то хлюпик малахольный, смотреть жалко. Выбрось из головы и не тронь его больше, навредишь, ему сейчас и так плохо, бедному.
И Пелагея действительно прекратила и вроде как даже успокоилась, повеселела. Стала всем говорить, что ничего, она нового мужа себе найдет, гораздо лучше. Про подружек вспомнила, снова стала ходить с ними иногда в кино и в дегусташку, пока за дочкой прочие гадалки приглядывали. А потом, собственно, все и случилось.
Дело было на Крещенский сочельник, который в те времена у нас во дворе почти никто не отмечал. Многие и вовсе не знали, что это за день такой. А прежние обитатели двора, бабушки и дедушки нынешних, верили, что перед Крещением, на святочную неделю, истончается барьер, отделяющий людской мир от мира всяких иных существ, и они могут заглянуть к человеку в гости, а человек — к ним. Досифея и ее семейство тоже об этом помнили, а потому использовали Святки для гадания по особо важным вопросам. На Крещенский сочельник они собрались в самой большой комнате, расстелили на столе лучшую скатерть и принялись раскладывать карты. За стол все не поместились, и ожидающие своей очереди угощались на диване клюквенной наливкой. Захмелевшая Матея — младшая сестра Досифеи, та самая, которая первой осмелилась на химзавивку, — подбегала к гадающим, хваталась за спинку стула и с веселым ужасом шептала:
— А если ведьмина смерть? Если смерть сегодня выпадет — что делать будем?..
От нее отмахивались.
Пелагея сидела в углу, отдельно от всех. Сначала вроде бы собиралась гадать вместе со всеми, ждала, когда место освободится, а потом пожаловалась, что голова от духоты болит, и ушла в другую комнату, к своей дочке. Никто и внимания не обратил.
Пелагея сначала действительно прилегла, а потом, убедившись, что дочка крепко спит, сбегала на цыпочках в другую комнату и принесла настольное зеркало — большое, на подставке, перед ним еще бабка ее Авигея причесывалась. Подтащила к трельяжу журнальный столик, поставила на него зеркало и сувенирные свечи — одна в форме елочки, другая в форме цифры пять, третья змейку изображала — на год Змеи ее дарили. Положила меж свечей нехитрое угощение — яблоко, пару грецких орехов, карамельку. Зажгла свечи, села спиной к трельяжу за столик, повозилась немного с бабкиным зеркалом, устанавливая его как надо… И вспыхнул, расстелился впереди и позади Пелагеи освещенный дрожащим пламенем зеркальный коридор — зыбкий, неведомо откуда идущий и где заканчивающийся.
Беда-то была в том, что хоть Пелагея всем и говорила, что нового мужа себе найдет, никто на нее за все это время внимания не обратил. Раньше телефончик просили, разговор норовили завести, от особо рьяных и отбиваться приходилось — молода и хороша собой была Пелагея. А после Васеньки как отрезало. То ли коляска с младенцем их отпугивала, то ли печальный взгляд и поджатые губы…
Были бы живы бабка или мать Пелагеи, они бы уж за ней уследили и всыпали по первое число за то, что она сейчас учинить собиралась. Все семейство знало, что им такие гадания строго-настрого запрещены, чуют их дар с той стороны всякие-разные, интересуются, а интереса их лучше избегать… Но Авигея уже год как умерла от костоломной болезни, мать совсем молодой утонула на
